Олег резко тормознул и посмотрел на Беляя. Старик ответил ему удивленным взглядом.

– Вы слышали? – спросил Олег.

– Что я должен был слышать?

– Смех.

– Я не смеялся. Тебе почудилось.

– Нет, правда, – настаивал художник. – Я ведь не глухой. И не о вас речь. Смех был богатырским, на всю округу. Как можно было его не слышать?

Беляй многозначительно ухмыльнулся и ответил:

– Ну, не знаю, что тебе сказать… Ваще-то догадка лежит близко, но в Дедко ты не веришь, а другого объяснения у меня нетути.

Олег впился взглядом в безмятежную физиономию старика. И ему неожиданно показалось, что за внешней простотой и добротой посконной деревенщины скрывается другой человек – моложе, умнее и жестче.

Возможно, в этом наваждении сыграло роль освещение – глубокие сумерки сгладили морщины на лице Беляя и заставили молодо засветиться белки глаз, на которых днем были видны многочисленные прожилки кровеносных сосудов.

– Не верю! – отрезал Олег и начал подниматься на крыльцо.

После ночных бдений и всех дневных перипетий сон буквально валил его с ног. Едва добравшись до топчана, Олег рухнул на медвежью шкуру и уснул словно убитый.

Ему было совершенно безразлично, существуют в природе Дедко и его сокровища или нет. Он настолько умаялся, что в эту ночь даже сны обошли стороной его тяжелую голову.

Олег постарался проснуться пораньше – чтобы не встретиться с Беляем. Он все еще злился на старика, так как считал, что тот его обманывал. К надувательству можно причислить и трюк с монетой (похоже, старый прохиндей бросил в колодец камешек – это элементарный детский фокус), и когда раздались странные звуки, похожие на смех, а Беляй с невинным видом снова начал кивать на Дедку.

Именно похожие, в этом Олег уже не сомневался. Он вспомнил, как однажды в Карелии уже слышал нечто подобное, когда ездил туда на этюды – еще во время учебы в художественном институте. Местные жители объяснили этот феномен «дыханием» болота. Это когда из его глубин неожиданно поднимаются наверх большие пузыри болотного газа.

Прихватив с собой краюху хлеба, луковицу и несколько жареных рыбешек, Олег перекинул через плечо этюдник, достал из своей объемистой сумки раскладной стул, и потихоньку, чтобы не разбудить Беляя (старик, как и в первую ночь, спал крепким сном младенца, и, на удивление, даже не храпел), вышел во двор.

Утренняя заря занимал полнеба. Олег шел, любовался феерической красотой небесной сферы и по профессиональной привычке прикидывал, какие бы краски он употребил, чтобы написать картину рассвета: там немножко краплака, там пару мазков вермильона, а чуть ниже красный, оранжевый и желтый кадмии…

Засмотревшись на небеса, он едва не грохнулся, зацепившись за камень. Чертыхнувшись, Олег поправил на плече ремень этюдника и пошел вперед гораздо быстрее, не забывая смотреть под ноги. Он еще вчера наметил невысокий пригорок неподалеку от озера, откуда открывался прекрасный вид.

Там он и намеревался заняться тем делом, ради которого забрался в эту глушь…

Работа спорилась. Олег полностью отключился от окружающей действительности. Все его внимание было поглощено белыми грунтованными картонами, на которых он штамповал этюды как полиграфическая машина.

Олег всегда работал быстро. Особенно когда к нему приходило вдохновенье (что, впрочем, случалось не так уж и часто). Тогда он становился просто одержимым и мог сидеть за станком или мольбертом сутки напролет, иногда забывая даже о еде.

Сегодня был именно такой момент. Красоты окрестных видов пьянили его как самое хмельное вино, кровь в жилах не бежала, а бурлила, кисть порхала над палитрой бабочкой-махаоном, роняя свою разноцветную пыльцу на картон, где расцветали цветы, вырастала трава, а деревья выходили такими натуральными, что казалось еще миг, и ветки заколышутся, затрепещут листьями под тихим верховым ветерком.

Неожиданно Олегу стало неуютно. Ему показалось, что спина покрылась инеем. Холод моментально сковал его движения, и художник уронил кисть. Что это?!

Едва задав себе этот вопрос, Олег тут же нашел на него и ответ. Кто-то за ним наблюдал. И скорее всего, наблюдатель находился позади.

Олег был очень чувствителен к человеческим взглядам, особенно недобрым. Он чуял их кожей. Уже в детстве он узнал, что такой сглаз. Иногда ему ни с того, ни с сего, без видимых причин, становилось очень плохо, и только дед мог помочь мальчику, которого трясло как в лихорадке.

Он брал внука на руки, прижимал к груди, и долго что-то нашептывал. Постепенно Олег успокаивался, жар уходил, и он крепко засыпал, чтобы проснуться вполне здоровым, будто и не было таких странных проявлений.

И теперь Олег точно знал, что ему в затылок ввинтился чей-то взгляд. Добрый он или недобрый, художник пока определить не мог. Но что у наблюдателя была огромная внутренняя энергетика, в этом Олег мог бы поручиться, – в его кожу словно впились мириады ледяных иголочек.

Он резко обернулся. И увидел, что немного поодаль, на едва приметной тропинке, вьющейся по пригорку между сосенок и камней, стоит старуха.

Ее морщинистое темное лицо казалось маской, но взгляд старухи – тяжелый, каменный – был жутковат. Внешне – даже старинной одеждой – она напоминала хрестоматийную Бабу-ягу, только без ступы и метлы.

В руках старуха держала лукошко. Одета она была в длинный сарафан; как показалось Олегу, из домотканого полотна, украшенного вышивкой. На голове у старухи красовалась кика – холщовая шапочка с твердой передней частью в виде лопатки. Она была украшена разноцветным бисером.

Взяв себя в руки, что оказалось непросто, Олег встал и сказал, стараясь быть вежливым:

– Здравствуйте, бабушка!

То ли старуха не услышала приветствие, то ли не захотела отвечать, но она еще какое-то время молча изучала лицо Олега, а затем повернулась и достаточно споро для ее возраста пошла по тропинке, которая вела в лощину, поросшую молодым дубняком.

И самое удивительное – едва начав спускаться в лощину, она вдруг исчезла, словно растворилась в воздухе. Ошеломленный Олег даже не поленился проверить, не упала ли старуха, оступившись на крутом склоне.

Однако тропинка в том месте шла полого и была достаточно широкой и удобной, чтобы не сверзиться вниз, где, между прочим, виднелись булыги и камни помельче. Наверное, их принес сюда ледник миллионы лет назад, так как скал или каменных выходов на поверхность в окрестностях не наблюдалось.

У Олега почему-то вмиг испортилось настроение. Ему показалось, что даже богатые краски окрестных пейзажей потускнели, будто их присыпали пеплом или пылью. Работать ему расхотелось, и он, собрав свои вещички, начал спускаться к озеру, где намеревался позавтракать (время уже близилось к обеду).

Он нашел место, где Беляй оставлял еду якобы для Дедки, и озадаченно огляделся по сторонам – на камне ничего не было. А куда же девался котелок?

Олег подошел к берегу и криво ухмыльнулся: надо же, и вилы подсуетились – сахар тоже исчез. Но в этом случае не было никакой тайны; разгадка лежала, что называется, на поверхности. Вокруг листка лопуха на влажном иле виднелись многочисленные следы каких-то мелких зверушек.

Это могли быть и белки, и хорьки, и водяные крысы. Да мало ли разной живности таится в окрестных лесах.

Но вот котелок… Может, его медведь утащил? Представив мысленно такую картину, Олег снова рассмеялся – не чуди, брат, без гармошки. Косолапый мог лишь все вылакать, а сам котелок оставил бы на месте. Зачем он ему?

Упрямо тряхнув головой, Олег полез в те кусты, где шарил в поисках котелка Беляй. И конечно же, долго искать художнику не пришлось. Котелок, тщательно вымытый и даже вычищенный от копоти речным песком, лежал вверх дном (чтобы дождевая вода не скапливалась), прикрытый свежесрезанными ветками.

Надо же, какой умный медведь… Видимо из цирка сбежал.

Посмеиваясь, Олег расположился поудобней и развернул пакет с едой. Наверное, решил художник, кто-то из деревенских – менее суеверный, чем «леший» – проходил мимо и позаботился о чистоте и сохранности котелка. Он ведь находится в общем пользовании, судя по словам Беляя.