— А что произошло? — оживился Гудинаф, заранее предчувствуя ответ.

— Сэм отлично справлялся со своей работой, язык у него был хорошо подвешен. И не только когда он продавал пиво. У Ломасов была дочка, Гвен. Они, очевидно, возлагали на нее большие надежды. Ломас сколотил состояние, построил Трой-Хаус в Гриндейле и собирался заделаться джентльменом, хотя был ничем не лучше моего деда. Гвен прочили в мужья настоящего джентльмена — такова была воля Ломаса. И тут случилось непредвиденное: бедный кузен Сэм заарканил ее! — Хьюби рассмеялся.

— Таким образом, Сэм вошел в семейство Ломасов? — спросил Гудинаф.

— Ну да! И к счастью для них, надо сказать! Каждый знает, что, если бы не Сэм, Ломас не выдюжил бы во времена Депрессии. Сэм спас семью от банкротства, и, когда все снова вошло в свою колею, он был уже во главе дела. К концу Второй мировой войны они процветали, а потом влились в какую-то очень солидную фирму и стали действовать на национальном уровне, хотя и сохраняли прежнее название. Вот что мне не дает покоя! Все эти так называемые деньги Ломаса — в действительности это деньги Хьюби. Ломасы давно уже были бы в работном доме, если бы не Сэм, брат моего отца.

— А он не выражал желания поделиться с вашим родителем, если дела у него шли так хорошо?

— Он появился однажды, когда греб деньги лопатой. Предложил помириться. У него было все: дорогая одежда, дорогая машина, дорогая жена, а мой отец еле сводил концы с концами. Знаете, он так и не разбогател. А в нашем деле нужен капитал. Деньги рождают деньги — таков закон…

Хьюби мрачно уставился на окно, за которым виднелась начатая пристройка, освещенная лучами заходящего солнца.

— И что же ваш отец?

— А как вы думаете? Он велел Сэму убираться прочь. А что еще он мог сказать? Тем все и кончилось!

— Я думаю, так и должно было случиться. Ну а теперь поговорим о сыне вашего дяди — вашем, так сказать, кузене, пропавшем без вести наследнике…

— Пропавшем без вести? — закричал Хьюби. — Этот прохвост мертв так же, как Графф из Гриндейла, и все это знают! Старуха тоже это знала, мне кажется. Хотя совесть не позволяла ей поверить в неизбежное.

— При чем тут совесть? — удивился Гудинаф.

— А как же! В семье у бедняги была не жизнь, а сущий ад! Мать хотела видеть его настоящим джентльменом, отец же стремился сделать из него настоящего мужчину.

— А чего хотел сам Александр?

— Просто быть самим собой, я полагаю. Я не очень хорошо знал его, хотя мы родились с разницей в несколько дней. Он, конечно, пошел в какую-то модную школу, а я — в местную, да и то, когда меня силой туда затолкали. Но мы иногда виделись на каникулах, перебрасывались парой слов типа: «Привет», «Как поживаешь?» — дальше дело не шло. Как одногодки, мы были призваны в армию в одно время, в сорок четвертом году. Ехали в одном поезде и проходили начальную подготовку в одной части. Тут мы, само собой, немного сблизились. Он спросил меня однажды, чего я больше всего хочу. Остаться в живых, ответил я. Я хорошо разбирался в двигателях и других вещах, поэтому добивался места в Королевском обществе инженеров-электромехаников и получил его, демобилизовался младшим капралом из части поблизости от Тернбриджа.

Он очень завидовал мне, когда я сказал об этом. «А у тебя какие планы?» — спросил я. Он ответил, что собирается стать офицером. Его матери это наверняка понравилось бы, знаете — униформа, люди обращаются к тебе «сэр» и все такое… Потом он задумал пойти добровольцем в отряд десантников. Когда я узнал об этом, решил: спятил парень, не иначе. По мне, нет ничего хуже десантников. Но он отважился на это, дурачок. Слышал, что его отец умом чуть не тронулся от гордости за своего Алекса.

«Мой сын — офицер…» — всегда говорила Гвен с надменным видом. «Мой сын — десантник», — кичился Сэм. Вот и выходит: в том, что бедняга так кончил, изрядная доля их вины. Я никогда не покидал Англии. Ну, а он заснул навеки на берегу Средиземного моря. Сэм в конце концов смирился с этим, а она — никогда. Просто не хотела верить. Конечно, трудно жить, когда знаешь, что ты в ответе за смерть сына…

Эти глубокие философские размышления привели Хьюби в прекрасное расположение духа. Его трубка потухла, и он снова раскурил ее.

— Вы помирились с семьей вашего дяди? — спросил Гудинаф, словно побуждая Хьюби продолжить рассказ.

— Я полагаю — да. Мой отец умер в 1958 году. Дядя Сэм приехал на похороны. Я поговорил с ним как мужчина с мужчиной. Ведь не из-за меня же произошел разлад. Вскоре нас с Руби пригласили на чай. Отношения, по правде говоря, оставались натянутыми. Но я сказал себе: вытерпим все, лишь бы это приносило доход. Я даже стал продавать пиво Ломасов у себя в баре. Мой отец перевернулся бы в гробу!

И только я почувствовал, что начинаю одерживать верх над дядей Сэмом, он знаете, что делает? — берет и помирает, меньше, чем через шесть месяцев после моего отца! Супруге достается все состояние, никому другому — ни пенни. Что ж, все справедливо, сказал я тогда. Деньги были ее по праву. После похорон она вцепилась в меня и говорит, что перед смертью Сэм очень просил, чтобы новая дружба, возникшая между нашими семьями, продолжалась, и, мол, она хочет, чтобы мы приходили к ней на чай. Но она не изменилась, кто угодно — только не она!

— Что вы имеете в виду? — спросил Гудинаф.

— Сознание вины! Вот что я имею в виду. Старая леди знала, что сгубила своего сына, и теперь, должно быть, опасалась, что помогла и Сэму сойти в могилу. Согласен, это звучит дико. Но в таком случае зачем она это делала? Больше двадцати пяти лет мы получали приглашения на чай. И ради чего? Я скажу вам, ради чего. Чтобы завещать нам этого чертова Граффа из Гриндейла!

Он отшвырнул трубку, и она ударилась о стенку с такой силой, что в штукатурке осталась отметина.

— Сочувствую вам, поверьте…

— Неужели? Очень мило с вашей стороны. Но полагаю, вы приехали сюда не для того, чтобы посочувствовать мне? А кто вы такой? Что-то вроде адвоката?

— В какой-то мере — да, — улыбнулся Гудинаф, по настоянию родителей изучавший когда-то законы, а не ветеринарную науку, которой отдавал предпочтение. Когда у него появилась возможность получить даже плохо оплачиваемую работу в Обществе защиты животных, он с радостью ухватился за нее, и за десяток лет из захудалой полусамодеятельной организации оно превратилось в одно из крупнейших благотворительных учреждений. Такие большие наследства, как у миссис Хьюби, перепадают нечасто, и отчаяние при мысли, что дожидаться его предстоит бесконечные годы, а также совет, полученный от официальных консультантов общества, толкнули Гудинафа избрать именно этот образ действий.

— Позвольте мне кое-что объяснить. Мы в нашем обществе, естественно, желаем получить нашу долю состояния как можно раньше. Чтобы добиться этого, нам нужно оспорить завещание в суде и сделать так, чтобы претензии Александра Хьюби на наследство — пусть и маловероятные — не принимались во внимание. Понимаете меня?

— Вы хотите деньги немедленно. Это я вижу. Но при чем тут я?

— Чтобы увеличить наши шансы на успех, нам необходимы три простых условия. Первое: все три наследующие организации должны действовать сообща. У меня уже имеется согласие Фонда помощи родственникам военнослужащих действовать от их имени, и, пока я здесь, я намереваюсь узнать мнение «Женщин за Империю».

Второе, более важное условие: судья должен ясно представлять себе положение дел. Ему следует до конца осознать, что главным препятствием к получению нами денег до 2015 года является возвращение Александра Хьюби. А потому наша задача — убедить его, что вероятность возвращения настолько ничтожна, что ею можно пренебречь.

— А какие другие препятствия могут возникнуть? — заинтересованно спросил Хьюби.

— Вы. И миссис Виндибэнкс. Вы — ближайшие родственники. По существу вы оба находитесь в одинаковой степени родства с усопшей…

— Что? Это она вам так сказала? Чертова лгунья! — закричал возмущенно Хьюби. — Старуха была мне тетей, а Виндибэнкс — только кузиной, да и то — очень дальней!