Сколько было ночей, когда она, выбираясь из келий «Л'Эвьер», устремлялась туда, где можно на практике постигать великое искусство почти. Даже лежа обнаженной в постели с юношей, она была в состоянии оставаться на высоте этого почти.

А вот с Марко она бы с радостью дошла бы до конца. Да. Олимпия говорила, что до конца она готова была бы добраться только с Марлоном Брандо.

Лаки решила, что се устроит и Марко.

Поднявшись на борт самолета в Нью-Йорке, Джино откинулся на спинку кресла и закурил «Монте-Кристо». Поначалу он думал послать кого-нибудь, чтобы привезти Лаки домой: Марко, Рода или даже Косту. Но Дженнифер убедила его в том, что ехать нужно самому.

— Это твой отцовский долг, Джино, — сказала она. — Это будет означать, что ты действительно заботишься о девочке.

— Я и в самом деле забочусь, черт возьми. Дай мне только до нее добраться — я выбью из нее всю дурь.

— Нет, — мягко возразила Дженнифер, — ты этого не сделаешь. Ты поговоришь с ней и выяснишь, что ее к этому толкнуло.

— Ей уже пятнадцать, Джон, это правда, — взорвался он— Но скажи мне, что это за девушка, если она решила начать трахаться в таком возрасте?

— А чем в пятнадцать лет занимался ты? — спокойно спросила Дженнифер.

Джино нахмурился. Только Дженнифер могла задать подобный вопрос. Дурацкий вопрос. Он был мужчиной. В свои пятнадцать лет он мог делать все, что хотел. Девчонка — совсем другое дело.

И вот Джино сидит в самолете, хотя сам до конца не понимает зачем. Что бы он ни хотел сказать дочери, это может быть сказано где угодно. В Нью-Йорке. Лос-Анджелесе. Вегасе. Где угодно.

Тогда для чего туда лететь? Только потому, что Десен так сказала?

— Вам что-нибудь нужно, сэр? — услышал он голос стюардессы.

Джино заказал себе двойную порцию виски. Мысли его вернулись к Марабелле. Наконец-то она оставила его в покое. Какая все-таки блестящая мысль — связаться с ее мужем. Кому, как не ему, следовало заняться собственной женой?

Старый каскадер захотел встретиться.

— Как Мэри? — с тревогой спросил он.

— Мэри?

— Марабелла, — быстро вставил Коста.

— А, да. — Джино печально покачал головой. — Она просто больной ребенок. Первый ее враг — она сама. Пожилой мужчина согласно кивнул.

— У Мэри и вправду… есть проблемы…

— Проблемы. Как же! Море проблем.

— Вы собираетесь жениться на ней?

— Вот что я вам скажу. Я верну ее вам вместе с небольшим подарком. Я купил вам дом — там, на Малхоллэнд-драйв. Он ваш — только заберите ее отсюда до шести вечера.

Сделка состоялась. Прощайте, Марабелла Блю. Всего! Свобода обошлась в сто тысяч, но она стоила этих денег.

Сидя в кабинете директрисы, они смотрели друг на друга: в одном углу мрачно-дерзкая дочь, в другом — мрачно-яростный отец.

Говорила директриса, ее безукоризненное английское произношение резало слух.

— ..Так что вы сами понимаете, мистер Сант, не в традициях «Л'Эвьер» наказывать за поведение. Это ваш родительский долг — провести свою дочь по жизни самым достойным, па ваш взгляд, путем. Я думаю…

Не обращая внимания на ее слова, Джино изучал взглядом дочь, впервые за многие годы имея возможность рассмотреть ее как следует.

Высокая, как и брат. Когда же это она так выросла?

Изящная, длинноногая, с фигурой молодой женщины. Облик дочери ошеломлял. Смуглая оливковая кожа, черные волосы, густые брови.

Она — это он. Господи! Сходство было всегда — еще Мария называла их близнецами, — но только сейчас это стало больше, чем сходством. Она превратилась в него. Женщина — он.

Вот она сидит — совершенно незнакомый ему человек. Молодая женщина, которую он абсолютно не знает. По своей собственной вине. Он все время так заботился о том, чтобы обеспечить ее и Дарио безопасность, чтобы держать детей подальше от себя. Он так любил их обоих… Именно это и пугало его больше всего. Совершенно сознательно он отдалял себя от них. Бежал от своей любви. Потому что знал, что не переживет повторения того, что однажды случилось. Он считал себя сильным человеком, но на такое даже его сил не хватило бы.

Мария… Мария… Мария… Боже! Сколько же времени эта боль будет еще терзать его? Эта страшная боль по утрам, когда он пробуждался ото сна. Эти кошмары. Хрупкая, несбыточная надежда, что придет день и она вернется. Мстя за нее, он пролил реки крови.

Но что на самом деле дала ему эта месть?

Сидя напротив отца, Лаки тоже не сводила с него пристального взгляда. Почему он приехал сам? Почему не послал кого-то из своих лакеев? Она была сбита с толку.

Его машину они вместе с Олимпией заметили из окна своей комнаты.

— Ого! — воскликнула Олимпия. — Похоже, это твой старик. А мне показалось, будто ты говорила, что он не приедет.

— Я и по д-д-думала, — заикаясь проговорила пораженная Лаки.

— А он взял и приехал… Х-м… А ведь он очень красив, а?

Глядя сейчас на отца, Лаки пыталась определить, красив он или нет. Выглядел Джино моложе своих лет, это уж точно. Со вкусом одет: темный костюм-тройка, белоснежная рубашка, шелковый галстук. Черные волосы по-прежнему густы, они модно, по-современному ниспадают на воротник рубашки. Едва начавшая пробиваться седина только красит его.

Внезапно она вспомнила, как он пахнет. Отцовский запах. Господи, ну почему ей не пять лет? Почему нельзя броситься ему в объятия и кричать, замирая от восторга, взлетая к потолку?

Глаза Лаки наполнились слезами. С огромным трудом она удержалась от того, чтобы не заплакать. Это было бы проявлением слабости. Кто это станет переживать по поводу исключения из школы?

Только не она.

Отец и дочь покидали «Л'Эвьер», сидя бок о бок па заднем сиденье лимузина в полном молчании. Когда машина понеслась, набирая скорость, по шоссе, ведущему в аэропорт, Лаки очень хотелось, чтобы Джино хоть что-нибудь сказал. Или он был слишком для этого зол? Она кашлянула, решив начать разговор первой, но тут же передумала.

Молчание так и не было нарушено: ни по дороге в аэропорт, ни по пути к самолету, ни во время полета в Нью-Йорк, ни после посадки самолета.

Выйдя из зала таможни, оба направились к поджидавшему их обычному черному лимузину. Лаки удивилась про себя. Она полагала, что их багаж перегрузят в другой самолет и они отправятся прямиком в Лос-Анджелес, в тихий и спокойный Бель Эйр. Однако становилось очевидным, что вместо этого ей придется остаться в Нью-Йорке — по крайней мере на ночь, — и это будоражило ее.

Машина доставила их к дорогому жилому дому на Пятой авеню, с фасадом, выходящим на Центральный парк. Следуя за отцом, Лаки вошла в просторный вестибюль. В кабину лифта. Поднялась на двадцать шестой этаж.

Двухэтажная квартира напомнила ей фильмы с участием Фрэнка Синатры. Хромированная металлическая мебель, шкуры животных на полу, зеркала. Так вот в какой обстановке живет Джино в Нью-Йорке. Недурное местечко.

— Привет, дорогая.

Наконец-то с ней хоть кто-то заговорил. Это оказалась тетя Дженнифер, добрая и чуть располневшая, в костюме из розовой шерсти, с жемчугом в ушах, на шее и запястьях.

И вновь Лаки почувствовала, как слезы подступают к глазам. Вот дерьмо! Неужели она окончательно превратилась в маленькую плаксу?

Дженнифер распахнула спои объятия, и Лаки уткнулась ей лицом в грудь, успокаиваясь исходящим от нее теплом и нежным ароматом духов.

— Пойдем, родная моя. Пойдем в спальню и поговорим, — мягко сказала тетя Дженнифер. — Ничто так не поднимает настроение, как хорошая беседа.

Поглядывая со стороны на то, как Дженнифер уводит Лаки в спальню, Джино испытал чувство облегчения. Женщины. Всю свою жизнь он имеет с ними дело. Но Лаки еще не женщина. Она его дочь. Если бы только знать, в кого она превратится в этой швейцарской крысиной норе! Да он своими руками оторвал бы яйца подонку-иностранцу, прокравшемуся ночью в ее комнату.

Лаки оказалась очень красивой — только сейчас он осознал это в полной мере. Джино привык смотреть на нее, как на ребенка, но нет, теперь уже его дочь была в том возрасте, когда всякие озабоченные подонки — иностранные или свои — начинают с вожделением ласкать взглядами ее тело. Пятнадцать лет, всего чуть-чуть до шестнадцатилетия. С кем же ей поговорить по душам? Посоветоваться? Уж ясное дело не с ним. Только Дженнифер сейчас в состоянии объяснить Лаки, что, если он, Джино, еще хоть раз услышит о том, что какой-то там парень пытался получить от нее свое, он снесет негодяю голову — и ей тоже.