Дарио не устоял перед его поцелуями. Не устоял перед тем, что последовало за ними…

Впервые в жизни он чувствовал себя любимым, желанным и находящимся в абсолютной безопасности.

Димитрий Станислопулос — крупный мужчина с ястребиным носом, густой копной белоснежных волос, своенравным взглядом и раздражающей собеседника привычкой начинать каждую фразу с высокомерного «Я считаю…»

Через пятнадцать минут их знакомства Джино был уже по горло сыт тем, что он там считает.

Вместе они отправились в парижскую резиденцию Димитрия, чтобы расспросить домоправительницу. Пожилая женщина оказалась напуганной и тупой; при виде двух мужчин те немногие английские слова, что она знала, напрочь выпали из ее памяти. Димитрий обратился к ней по-французски, быстро выговаривая фразы и энергично размахивая руками. Он был похож на ветряную мельницу.

Она отвечала ему мрачным, малоразборчивым бормотанием.

— Глупая корова! — пожаловался Станислопулос. — Боится, что я обвиню ее во всем и дам пипка под зад.

— Что она говорит? — с нетерпением спросил Джино.

— Ничего такого, что было бы для нас новостью.

Олимпия забрала машину в прошлый понедельник. Сказала, что собирается навестить мать.

— То есть пять дней назад. За это время они могли уехать черт-те куда.

— Я считаю, что частная компания, которой я поручил разыскать машину, сделает это уже сегодня. Там работают лучшие детективы. А потом, не забывайте — две привлекательные девушки в дорогом автомобиле. На них неизбежно будут обращать внимание.

В три часа пополудни частная компания, о которой говорил Димитрий Станислопулос, действительно получила информацию об автомобиле. Машина превратилась в кучу мятого искореженного металла, столкнувшись на большой скорости со встречной на узком шоссе где-то неподалеку от Канн. За рулем было найдено тело девушки, опознать которую не представилось возможным.

Не прошло и часа, как Джино вместе с Димитрием вылетели на юг Франции.

Небо стало медленно затягиваться облаками, солнце скрылось. Поднялся неприятный холодный ветер.

— Мистраль, — с отвращением проговорил Уоррис. — Черт возьми, вечеринка накрылась!

— Это почему? — удивилась Олимпия.

— Да потому, малышка, что надвигается настоящая буря, а кто захочет, чтобы она захватила его в горах?

— Какой позор! Я-то думала, что у нас будет фантастическое сборище, правда. Лаки? Лаки!

— Что? — От неожиданности Лаки вздрогнула. Она погрузилась в воспоминания о Бель Эйр. Большой прохладный дом, окруженный ухоженным садом. Ее комната, просторная и светлая, с телевизором, коллекцией пластинок, с книгами и со всеми ее старыми игрушками. — Я думаю, мне нужно возвращаться домой.

— Что-о-о?! — Глаза Олимпии расширились.

— Нет, правда.

— Оставь. С чего это?

Лаки неуверенно пожала плечами.

— Не знаю… Просто мне самой так хочется. Теперь уже глаза Олимпии превратились в две щелочки.

— Но ты не можешь этого сделать.

— Это почему?

— Потому что не можешь, вот почему. Мы ввязались в эту авантюру вместе и, значит, так же ее и закончим вместе.

— Это вовсе не обязательно, — усмехнулась Лаки.

— Но сегодня утром ты обещала мне, что останешься.

— Я не обещала. И я хочу уехать.

— Какая же ты эгоистка!

Ха! Она — эгоистка. Ха! Все утро Олимпия провела, запершись в спальне с Уоррисом. Сейчас два часа дня, а они только-только соизволили вылезти на белый свет. Ей надоело чувствовать себя здесь лишней.

— Слушай, — сказала Лаки. — Я ухожу, и тут ты ничего не сделаешь.

Уоррис со стороны наблюдал за девушками, и впервые за все это время он вдруг неожиданно увидел, как необычайно красива Лаки. Он никогда особенно не вглядывался в нее, а оказывается, за этими черными волосами и смуглой оливковой кожей скрыта настоящая, дикая, какая-то цыганская красота! Как же так — прожить с ней под одной крышей столько времени и не рассмотреть'. Да ведь она куда более привлекательна, чем Олимпия. Та, если забыть о ее грудях и длинных, цвета спелой пшеницы волосах — самая обыкновенная девушка, с самой обыденной внешностью. В Лаки же не было ни грамма обыденности.

— У меня от твоих речей разболелась голова. Пойду прилягу, — бросила Олимпия. — Поговори с ней, Уоррис, постарайся ей объяснить, что, вернувшись назад, она опять угодит в какую-нибудь дурацкую школу. Скажи ей!

Она прошла в спальню и захлопнула за собой дверь. Уоррис и Лаки продолжали сидеть в гостиной, где по углам от предгрозового неба ужо залегли ранние тени. Глядя друг на друга, оба молчали.

— Почему ты хочешь уехать? — спросил в конце концов он.

— У меня нет никаких особых причин, — холодно ответила Лаки. — И не ей меня здесь удерживать. Уоррис встал, потянулся.

— Когда Пиппа вернется, я отвезу тебя в аэропорт, если захочешь. А чем ты собираешься оплатить свой билет на самолет?

— Я подумаю над этим, когда выберусь отсюда. — После крохотной паузы она окинула его подозрительным взглядом. — И вправду отвезешь?

Он медленно направился к ней.

— А почему нет?

Лаки сидела на полу в шортах и вязаной голубой блузке, вытянув свои длинные загорелые ноги. Уоррис протянул ей руки.

— Поднимайся. С билетом что-нибудь придумаем. Она вложила свои ладони в его, и Уоррис помог ей встать.

— Что придумаем?

— Не знаю. Нужно подумать.

Так и не выпустив ее рук, он приблизился к Лаки вплотную, и не успела она понять, что происходит, не успела остановить его, как Уоррис уже целовал ее.

— Эй, — запротестовала Лаки, отталкивая его. — Прекрати это немедленно.

— Почему? — Каким-то образом руки его оказались во всех местах сразу. — Я заметил, как ты смотрела на нас с Олимпией. Ты думаешь, я не понимаю, что нравлюсь и тебе тоже?

— У тебя в голове дерьмо вместо мозгов!

— Посмотрим, что ты скажешь, когда я разложу тебя на постели, когда мой малыш войдет в тебя, когда…

Со всей силой, на которую она была способна, Лаки нанесла Уоррису удар коленом. Тот мгновенно скрючился от боли, зажав ладонями пах, будто вся его жизнь зависела от того, сможет ли он их там удержать.

— Сука!

Она с опаской смотрела на него. Внезапно ей захотелось рассмеяться: Уоррис выглядел так потешно. Но тут же Лаки поняла, что это разозлит его еще больше, а кто знает, что этот тип тогда вытворит?

Не в силах разогнуться, Уоррис упал на кушетку.

— Что же ты не спешишь в аэропорт? — прохрипел он. — Уж я-то тебя туда не повезу, не рассчитывай. И чем скорее ты уберешься отсюда, тем лучше будет для всех.

— Что же мне, пешком туда идти?

— А кого это колышет?

Лаки и сама не поняла, отчего вдруг глаза ее наполнились слезами. Как же это она умудрилась вляпаться в такое дерьмо? Забраться во Францию на какую-то дурацкую виллу, где нет никого, кроме Олимпии и этого подонка? А ведь если бы не он, то как бы чудесно они провели время! Надо же было ему все испортить. Глядя сквозь высокие, от пола до потолка, окна, она размышляла над тем, что ей делать. Пошел дождь — настоящий ливень, падающий из темных туч, подобно водопаду. Лаки очень хотелось стать опять маленькой девочкой, чтобы кто-нибудь из взрослых пожалел ее и научил, что делать.

— Не волнуйся, — пробормотала она, — уйду. Как только дождь кончится.

Оставив Уорриса лежащим на кушетке, Лаки пошла собирать те немногие вещи, что были у нее с собой.

Долбать его. Равно как и ее лучшую подругу, Олимпию.

Она уезжает, и никому не удастся остановить ее.

Не дававшие Джино покоя в полете мысли становились далеко не самыми приятными. Что, если тело в машине было телом Лаки? Что, если это его маленькая девочка?

На память пришла их последняя встреча. Квартира в Нью-Йорке. Неестественное молчание за столом. В то время, как она бубнила себе под нос что-то о том, что не желает возвращаться в школу, он одним глазом косил на экран телевизора. Не слушал ее. А жаль. На следующее утро она села в его черный лимузин и была такова; он даже не проводил ее. Но, черт побери, тогда он еще не отошел от ее выходки в Швейцарии. Что оставалось ему делать — расцеловать дочь за то, что ее застали ночью голой в постели с парнем? В пятнадцать лет. Пятнадцать, Господи!