Теперь, вспоминая, мы приходим к выводу, что поступал он так только от избытка ума. С его точки зрения, о чем свидетельствовала его серьезная мордочка, он был чистоплотнейшим котенком, какого поискать! Его привезли в неизвестный дом, где сразу же огромная кошка напугала его и заставила воспользоваться одеяльцем вместо ящика. Следовательно, если в этом доме ящики с землей заменены шерстяными вещами — одеяльцами, свитерами и прочим таким, то какое у него право нарушать здешние порядки? Одеяльца так одеяльца. Свитера так свитера.

Во всяком случае, только так мы могли объяснить, почему время от времени нам день-другой удавалось заставить его воспользоваться ящиком с торфом или опилками. Вид у него при этом был крайне встревоженный… Но раз уж мы настаиваем, говорил его взгляд. А затем, видимо пугаясь того, как на подобное прегрешение посмотрит его ангел-хранитель, он вновь начинал руководствоваться запахом шерсти. Нам пришлось скрепить сердце и укладывать его спать без одеяльца. Свернувшись на ватной подушечке в своем кресле, он выглядел таким маленьким и одиноким! Нам даже его грелку пришлось завертывать в полотенце. Стоило завернуть ее в шерстяную тряпку, как он тут же прудил на нее, а затем — демонстрируя, какой он чистоплотный, — стаскивал ее с кресла и оставлял на каминном коврике. В таком запашке не заснешь, говорил он. Место Уборным На Полу.

Заставив его некоторое время спать на вате, мы нейтрализовали это стремление обмачивать шерсть. Если рядом не было ничего шерстяного, он безмятежно пользовался ящиком. И теперь он спит на одеяле без всяких задних мыслей. Мы даже доверяем ему дорогие свитера. Однако первое время, явно чтобы утихомирить вышеупомянутого ангела-хранителя, он пользовался уголком одного из ковриков в гостиной. Обнаружили мы это, потому что он крутился около этого места, а заметив, что мы следим за ним, принимал вороватый вид… С этого момента, едва уловив это тяготение к коврику, мы торопились выставить его в прихожую, после чего, раз уж его благому намерению не дали осуществиться, мы слышали, как он мчится вверх по лестнице в свободную комнату к ящику Большой Кошки. На ночь мы не только обеспечивали его огромным количеством торфа, но и старательно накрывали заветный коврик большим куском очень толстой резины. Разложить резину, на одну сторону поставить два ящика с торфом, три остальные придавить столиком, кухонным табуретом и бронзовой лошадью — иначе, покорствуя велению совести, он сдернул бы резину с коврика и облегчился бы на него… Я не променяла бы Сесса ни на кого, повторяла я. Но почему, почему все это происходит именно с нами?

Да потому, что он был сиамом, имел свои понятия, и еще потому, что в первые важнейшие минуты знакомства с новым домом Шебалу его напугала, вызвав именно такую реакцию.

Точно так же появление нового кота за соседним забором привело к тому, что две наши знакомые сиамочки начали прыскать. Звали их Конфетка и Помадка, а их хозяйки Дора и Нита, наши приятельницы, завели еще скотч-терьера по кличке Дугал. Кошки приняли его милостиво, а он просто обожал своих девочек и считал, что на него возложена священная миссия защищать их. А потому, когда этот рыжий кот повадился забираться в сад и разгуливать там, будто он был хозяином, Дугал вылетал из дома, отчаянно работая короткими лапами и заливаясь лаем. Это в свою очередь действовало на Конфетку с Помадкой, которые выходили поглядеть, что происходит, а также внести свой вклад в защиту их общих владений, опрыскивая границы.

Она понятия не имела, сказала Дора, что девочки способны на это. Сиамские способны, просветила ее я. Когда бродячий кот начал околачиваться возле коттеджа, наша первая Шеба начала обходы, прыская как из пульверизатора. И однажды, видимо включая и меня в опись своего имущества, она щедро пометила мои резиновые сапоги, в которых я полола огород.

Они бы смирились с этим, если бы Конфетка и Помадка ограничивались садом, сказала Нита, но они принялись опрыскивать дом внутри. Например, длинные бархатные портьеры (теперь они пришпиливают к ним пластиковые мешки, которые снимают, когда приходят гости). Кухонную мойку. Стену гостиной. А Конфетка превратила опрыскивание в способ шантажа. Если ей хотелось погулять, а ее не пускали, она вспрыгивала на сервант, чтобы им было хорошо видно, и, повернувшись задом к стене, грозно задирала хвост. Но не прыскала. А некоторое время стояла так и угрожала.

А когда мы услышали про плиту, то смеялись до упаду. Раза два одна из кошек (наверное, Конфетка, сказала Дора: у нее более макиавеллевский склад ума) забиралась на плиту и опрыскивала кнопки включения. Только вообразите, каково им было оттирать эти кнопки! Но и это не шло ни в какое сравнение с тем случаем, когда они положили вырезку в духовку, установили таймер и отправились в церковь. А когда вернулись, ожидая вдохнуть аромат жаркого, духовка оказалась холодной. Кто-то прыснул прямо в таймер, часы остановились и не включили плиту.

— Рассказать — никто не поверит, правда? — спросила Нита.

Но мы-то знали нравы сиамов. Как бы то ни было, под конец нам удалось побороть навязчивую идею Сесса, а вот Конфетку и Помадку все еще иногда навещает желание попрыскать.

Впрочем, в воспитании Сесса наиболее деятельное участие приняла Шебалу. Четыре дня она продолжала изображать Лукрецию Борджиа и зловеще поглядывать на него из всяких углов, но затем решила взяться за малыша и научить уму-разуму. К этому времени от него уже исходил запах нашего дома, и он, видимо, перестал внушать ей недавнее отвращение. Кроме того, он шлепнулся в рыбный прудик, и это могло сыграть решающую роль.

В свое время и Соломон и Сили шлепались туда — это словно бы вошло в традицию у наших мальчиков, а потому меня совсем не удивило, когда, резвясь во дворе под моим присмотром, Сесс погнался за припозднившимся комаром и плюхнулся в воду. Удивило меня совсем другое: кинувшись со всех ног спасать его, я увидела, что могла бы не торопиться.

Сесс, держа головенку над водой, излучая неколебимую уверенность в себе во всю свою девятидюймовую длину, плыл через прудик, словно опытный ретривер. Я ошеломленно смотрела, как, торжествующе задирая кривой хвостик, он выбирается на противоположный край. Ему вода нипочем, сообщил он. Там, где он родился, течет такая огромная река!

Я забрала его в дом, вытерла полотенцем, и его исходный запах, несомненно, ослабел еще больше. И вечером, когда он свернулся на колене у Чарльза, Шебалу осторожно взобралась на другое колено. Вытянула шею… лизнула… Беленький комочек восторженно замурлыкал. Мало-помалу Шебалу добралась до его ушей и приготовилась вылизать их изнутри, но, видимо, там еще сохранялся запах его матери. «Ш-Ш-АХ!» — прошипела Шебалу, Сесс взвился в воздух, а Чарльз объяснил мне, что у него тоже есть нервы.

В эти первые дни страдали не только его нервы. Сесс, строго поровну разделив свою привязанность между нами, решил, что мне положено Любить Его, и поэтому ходил за мной по пятам, выглядывая какой-нибудь подходящий трамплин (например, край кровати или табурет в ванной), чтобы прыгнуть с него мне на грудь. К счастью, была зима, и я носила толстые свитера. И, повиснув там, словно детеныш коалы, он доверительно беседовал со мной.

Чарльзу он отвел роль того, кому положено играть с ним. А потому, ходя по коттеджу, Чарльз не только был обязан волочить за собой галстук или веревочку, но еще бросать ему поноску. Сесс оказался таким же неистовым ретривером, каким в своем детстве была Шебалу, и снова и снова притаскивал свою мышку или мешочек с колокольчиком. Чарльз, упрямо продолжая читать, нащупывал игрушку одной рукой и бросал ее. Сесс, которому не нравилось, что он так мешкает, вскоре завел манеру класть ее на ногу Чарльза, а когда шарящая рука не сразу нащупывала мышь, Сесс прыгал показать, где она, заодно впиваясь коготками в лодыжку Чарльза. От вопля, который следовал за этим маневром, кровь стыла в жилах.