И он хотел отправиться туда же, куда скрылись прочие члены совета, но Яго удержал его за руку, вскричав:

— Нет, капитан! Нет! Я лучше соглашусь стоять в церкви в моей шапке, не преклонять колен перед Святым Таинством, не молиться по четкам, чем плыть на эту окаянную тартану, на это судно, где поселился Сатана со всем своим причетом; и к тому же, — прибавил он с уверенностью, убежденный в неопровержимости довода, — к тому же моя религия запрещает мне прикасаться к оглашенным и безбожникам.

— Кто вам говорит об этом, сын мой? — сказал капитан, крестясь. — Я слишком усердный христианин и слишком забочусь о спасении тела и души моих матросов, чтобы подвергать их такому греху.

— Да, да, капитан, именно, заботьтесь особенно о спасении тела, понимаете? тела ваших моряков, это вещь важная, — сказал Яго, немного ободренный.

— Сын мой, — возразил капитан, — вы меня не поняли; я вовсе не требую от вас, чтобы вы задушили нечестивца собственными руками. Пресвятая Дева! Нет, одна мысль об этом прикосновении заставляет меня трепетать от ужаса; но пуля вашего мушкета или клинок вашего кинжала предохранят ваши христианские руки от этого осквернения!

Яго, раздосадованный еще более на сделанный им промах, вскричал:

— Нет! Ни железо, ни свинец, ни я, не сразят этого отступника. Нет, я не еду к судну, клянусь тысячей язв Святого Юлиана! нет, я не еду! — прибавил он, стукнув сильно ногой.

— Друг мой, Яго, — возразил хладнокровно капитан, — ведь я имею право на жизнь и смерть каждого из людей моего экипажа, который возмущается и не хочет исполнять моих приказаний.

Сказав это, он указал Яго на пару пистолетов, лежавших на шпиле.

Это был страшный выбор. Яго счел за лучшее пойти на абордаж и спустился на приготовленную ему шлюпку с грустным самоотвержением человека, ведомого на казнь.

Удаляясь от люгера, несчастный Яго, вспоминая советы и предсказания канонира, которые страх врезал у него в уме, ожидал каждую минуту внезапной мушкетной пальбы.

Однако он приплыл к стороне тартаны, и ни одного выстрела не было сделано с нее.

Тогда, забросив причальный канат, он предоставил Богу душу; ибо по подробным топографическим указаниям канонира, в это самое время широкие дула мушкетонов должны были произвести адский огонь.

В ожидании он поцеловал свои четки, вскричав: «На колени, братья, смерть наша приходит!»

Десять человек, сопровождавшие его, пользуясь этим приказанием, без оглядки бросились на дно шлюпки.

Тишина, та же тишина. Ничего не слышно, ничего не видно... тот же огонь сверкал в каюте, заслоняемый по временам тенью, скрывавшей его своим движением.

Яго, немного ободренный, решился приподнять голову, но проворно опустил ее, услышав треск тартаны, потом поднял ее опять и не встретил ни мушкетонов, ни ростеров.

Ничто не придает столько уверенности, как миновавшая или выдержанная опасность; поэтому и Яго воспламенился мужественным жаром, оправился и полез на борт вместе со своими десятью подчиненными, которые одушевлялись его примером. Взойдя на палубу, они нашли там только обломки, разорванные ветром снасти, словом, беспорядок, обнаруживавший, что это судно жестоко пострадало от действий леванта. Но вдруг они услышали непонятный шум в кубрике.

Десять матросов и лейтенант «Раки Св. Иосифа», бледнея, посмотрели друг на друга, однако, закричали, правда, несколько дрожащим голосом: «Да здравствует король! Вперед, «Рака Св. Иосифа» и храбрый Яго!»

И сподвижники храброго Яго, шедшие за ним по пятам и теснившие один другого, услышав эту неожиданную тревогу, так неосторожно к нему придвинулись, что столкнули несчастного героя в большой люк, находившийся у него под ногами!

Матросы, посчитав это падение за доказательство его неустрашимости и самоотвержения, последовали за этим новым Курцием с криками: «Да здравствует Яго!» и спрыгнули все в кубрик, подобно баранам Пануржа.

Яго, вскочив поспешно на ноги, и пользуясь заблуждением своих моряков, сказал им, понизив голос:

— Дети мои, отважность и хладнокровие ничего не значат: вы все видели, что подвергаясь опасности упасть на тысячи копей и мечей, я ринулся слепо под палубу... это смелость, больше ничего.

— Да здравствует наш храбрый Яго! — повторили матросы.

— Перестаньте! ради Бога, перестаньте, дети мои, вы кричите так, что всех чаек распугаете. Поберегите ваши: да здравствует Яго! для другого времени. Вы будете восклицать это на площади Святого Антонио. Тогда это будет иметь свое действие, а теперь лучше посоветуемся о средстве, как очистить этот вертеп демонов.

И он указал на большую каюту, в которой адский шум все еще не умолкал. Вдруг, пораженный внезапной мыслью, вскричал: «Зарядите ваши карабины, друзья... стреляйте! стреляйте в эту перегородку!»

Причина, побудившая все же Яго решиться на эту меру, была в этом наступательном движении, ему необходимо было находиться позади своего отряда, и потому в прикрытии от первого натиска вылазки против осаждающих.

— Стреляйте! с нами Бог! — повторил он, толкая вперед свою команду. Пальба началась.

На столь близком расстоянии пули, попадая во множестве в перегородку, разбили часть ее и прежде, чем матросы успели снова зарядить свои ружья, страшная громада сбила их и покатилась на них с ужасным мычанием.

— Берегитесь! — кричал Яго, державший одного из своих удальцов поперек тела и двигая из стороны в сторону перед собой это подобие живого щита. — Берегитесь, это военная хитрость; они тотчас на вас бросятся. Зарядите снова ваши ружья!

— Господин лейтенант, — сказал один моряк, — но у осажденного пара таких славных рогов на лбу, каких у христианина никогда не вырастало.

— Схватите чудовище! — кричал Яго, отступая со своим щитом. — Это окаянный, схватите его... Vade retro, Satanas... Святой Иаков, Святой Иосиф, помилуйте нас!

— Но, лейтенант, это просто... это просто бык. Божусь! и лихой бык, который, я думаю, издыхает. Ахти! семь пуль в теле!

И при огне, вынесенном из каюты, все удостоверились в истине этого любопытного показания. То был действительно бык, осужденный в пищу экипажа тартаны, которого, вероятно, экипаж вынужден был оставить, покидая судно.

— Бык, ничтожный бык! — говорил Яго. — План атаки, составленный с таким хладнокровием и исполненный с такой отважностью, чтобы... чтобы взять быка на абордаж!

— Мы ведь его с собой возьмем, не правда ли, лейтенант? Давно уже мы обходим мыс сала и риф бобов; пора бы бросить якорь на кусочке свежей говядинки.

— Прошу покорно!.. смотрите, пожалуйста! — возразил Яго с гневом. — Ослы, скоты! Вы, видно, хотите подвергнуться насмешкам своих товарищей, принеся этот прекрасный трофей... Я этого не позволю, ступайте на палубу, следуйте за мной, заприте люки и, главное, по приезде на люгер, ни полслова в опровержение того, что я буду говорить капитану Массарео, как в вашу, так и в свою пользу.

Возвратясь на люгер, где стали беспокоиться из-за перестрелки, Яго, с редким бесстыдством, сделал подробное описание своей битвы с Хитано и его демонами...

— Словом, — прибавил он, — словом, капитан, все убиты или ранены.

Слушая это героическое повествование, в котором неустрашимость Яго обнаруживалась в первый раз, капитан Массарео, знавший очень хорошо трусость своего помощника, не постигал причины такой быстрой перемены; но вспоминая о челюсти Самсона, об осле Валаама и других чудесах, он стал смотреть на Яго, как на избранного, которого Бог внезапно одушевил божественным духом, чтобы даровать ему силу победить отступника, сына мятежного Ангела. Попав еще раз на эту мысль, он слепо стал верить всем глупостям и нелепостям, какие только Яго попадались на язык.

— А Хитано? — спросил он наконец.

— Хитано, капитан, был, по-видимому, переодет; но я уверен, что он в числе мертвых. Бесовская кровь, как она марает! — сказал Яго, желая отклонить разговор от столь щекотливого предмета, и молча начал вытирать широкую кровавую черту, бороздившую его камзол: то было следствие борьбы со смертью бедного четвероногого животного.