— По какому праву? Я ему не родственница и не жена. Я же не могу взрослого дееспособного мужчину взять и просто так, за здорово живешь, засунуть в инвалидный дом.

— Я напишу тебе врачебное заключение, согласно которому его в самое ближайшее время признают недееспособным.

Какое-то время они молча смотрели на освещенную террасу.

Поднялся ветер, он трепал лозу дикого винограда, обвившую балюстраду.

— Я знал женщин, жен, проживших со своими мужьями по тридцать, сорок лет, вообще не представлявших себе жизни без них, которые, однако, говорили мне: «Если я не избавлюсь от него в ближайшее время, я его возненавижу».

Розмари ничего не ответила.

— Ты любишь его? Розмари, помолчав, сказала:

— Целый год я была очень сильно влюблена в него.

— Этого недостаточно для того, чтобы пять лет подтирать ему зад. Ветер бросал тяжелые капли дождя в стекло террасы.

— Ты плохо выглядишь.

— Спасибо.

— Я говорю это, потому что мне не безразлично, как ты выглядишь. Розмари посмотрела на него и улыбнулась.

— Возможно, я возьму сиделку в дом. Хотя бы ночную.

Конрад Ланг проснулся, вокруг было темно. Он лежал в чужой постели. Она была узкой и высокой, и Элизабет рядом не было. Он захотел встать, но у него ничего не вышло. С обеих сторон кровати оказались решетки.

— Эй! — закричал он. И потом еще громче: — Эй! Эй! Эй!

Никого. И кругом темнота.

Он вцепился в решетку и начал ее трясти.

— На помощь!.. Эй! Эй! Эй!.. На помощь!

Дверь открылась; и в Ярко освещенном дверном проеме появилась массивная фигура. В комнате зажегся свет.

— Что случилось, господин Ланг?

Конрад Ланг стоял на коленях, обхватив руками прутья низкой решетки.

— Меня заперли в клетку, — прохрипел он.

Сиделка подошла к кровати. На ней был белый фартук, а на мощной груди болтались на шнурке очки для чтения. Она молча опустила решетку.

— Никто вас не запирал. Это сделано для того, чтобы вы больше не падали с кровати. Когда вам захочется, вы всегда можете встать. — Она показала ему на кнопку звонка. — Вам надо только позвонить. Криком вы разбудите госпожу Хауг.

Конрад Ланг не знал никакой госпожи Хауг. Он попытался выбраться из кровати.

— Вам надо в уборную?

Конрад не ответил. Он пойдет сейчас искать Элизабет. Он уже пошел к двери, но женщина схватила его за руку и остановила. Он хотел вырваться. Но она держала его крепко.

— Отпустите, — сказал он вполне миролюбиво.

— Куда вы направляетесь, господин Ланг? Сейчас два часа ночи.

— Отпустите.

— Будьте столь любезны, господин Ланг. Сейчас вы опять заснете, поспите еще часочка два, а потом, когда будет светло, вы пойдете гулять.

Конрад вырвался и побежал к двери. Сиделка бросилась за ним и ухватила его за рукав, тот оторвался с оглушительным треском. Конрад отбивался и попал женщине по лицу. Она ударила его в ответ — дважды.

В этот момент дверь отворилась, и на пороге перед ними появилась Розмари.

— Элизабет, — сказал Конрад. И заплакал.

Это была уже вторая сиделка, которую увольняла Розмари. Первую ей, правда, не. удалось застукать, когда она била Конрада. Но однажды утром Розмари увидела на его плече кровоподтеки, а под глазом синяк. Женщина уверяла, что он поскользнулся в ванной. Конрад ничего не помнил.

Управляющая из службы по уходу за больными отказалась прислать замену. «Господин Ланг — агрессивный больной, и всегда может случиться, что кто-то даст ему сдачи», — сказала она.

И снова ей помог Феликс Вирт. Он знал одну бывшую медсестру, двое ее детей уже выросли, и теперь она подумывала снова начать работать. Хорошо оплачиваемое место частной ночной сиделки вполне ее устраивало.

Ее звали Софи Бергер, и она была готова прийти в тот же вечер.

Стройная, высокая, рыжеволосая женщина лет сорока пяти. Приступив к обязанностям, она показала себя Конраду с лучшей стороны в первый вечер.

— Small world! — воскликнул он и принялся оживленно болтать с ней, и вел себя при этом как радушный хозяин.

Когда он отправился спать, Софи Бергер сказала ему, что останется здесь сегодня на ночь и в случае, если понадобится ему, он может без стеснения звонить. Он подмигнул и заявил:

— Можешь не сомневаться, так оно и будет.

— Двусмысленности и фамильярность вообще-то совершенно не свойственны ему, — извинилась за него Розмари, как только Конрад вышел.

— Ну, это же первый вечер, — засмеялась Софи Бергер.

Но, несмотря на хорошее начало, ночь превратилась в настоящий кошмар. Без конца хлопали двери, Розмари слышала голос Конрада и то, как он трясет металлическую решетку кровати.

В конце концов она не выдержала, встала и пошла в его комнату. Конрад забился в угол кровати и закрыл, словно защищаясь, голову руками. Сестра не приближалась к нему, и в глазах у нее стояли слезы.

— Я даже пальцем до него не дотронулась, — сказала она, когда Розмари вошла в комнату, — ни волосочка не упало с его головы. А Конрад сидел и твердил только одно:

— Пусть мама Анна уйдет. Хочу, чтобы мама Анна ушла.

На следующий день Конрад Ланг исчез. За завтраком он поел с особым аппетитом. Ночную сиделку не упомянул ни единым словом. Розмари помогла ему одеться и проделала все то, чему ее научили, чтобы восстанавливать его адекватное отношение к действительности.

— По-настоящему прекрасный осенний день, так тепло для конца октября, — сказала она и спросила: — Что у нас сегодня, вторник или среда? Он ответил как всегда в последнее время:

— С тобой каждый день — воскресенье.

Она почитала ему вслух газету и, как обычно под конец, чтобы проверить его на внимание, открыла страничку биржевых новостей.

— Заводы Коха: акции поднялись на четыре пункта.

В это утро, вместо того чтобы посмотреть на нее бессмысленными глазами, он изобразил вдруг на лице, как раньше, мгновенную реакцию миллионера и распорядился:

— Покупаем немедленно!

Они оба рассмеялись, и Розмари, плохо спавшая в эту ночь, почувствовала облегчение. Бессонная ночь стала также причиной того, что после обеда она задремала прямо в кресле. Проснулась она в три часа, но Конрада нигде не было — он исчез. Пальто его тоже не было, домашние туфли стояли в коридоре, и, уже позвонив в полицию, она заметила, что он унес с собой свою подушку.

Как только Феликс Вирт освободился, он пришел и сидел с ней, не произнеся ни слова упрека.

Уже наступил вечер, а следов Конрада так и не удалось обнаружить. В телевизионных новостях передали сообщение о розыске пропавшего. Розмари увидела на экране улыбающееся лицо Конрада (снимок она сделала сама на Капри) и услышала, как голос диктора говорит, что Конрад Ланг помутился рассудком и потому особая просьба производить задержание с щадящими мерами предосторожности. Глаза ее наполнились слезами.

— Одно тебе обещаю твердо, — сказала она, — если с ним ничего не случится, я согласна поместить его в инвалидный дом.

Коникони тихонечко лежал в сарайчике в саду. Стемнело, но холодно не было. Он устроил себе постель на куче торфа. И тепло укрылся джутовыми мешками. В них хранились луковицы тюльпанов, он высыпал их в корзины, а подушку он захватил.

Здесь его никто не найдет. Здесь он может оставаться до самой зимы. Перед сараем росли сливы и грецкий орех. А около двери был кран, из него иногда капала вода, падая на железную лейку. Кап-кап…

Приятно пахло торфом, цветочными луковицами и навозом. Было тихо. Иногда лаяла собака, но очень далеко. За порогом слышалось время от времени шуршание в опавшей листве. Мышка, наверное, или ежик.

Конрад закрыл глаза. Кап-кап…

Здесь она его не найдет.

Розмари Хауг тщетно ждала известий всю ночь. «Пожалуйста, не звоните нам больше, — попросил ее раздраженный полицейский где-то около двух часов ночи, — как только мы что узнаем, тут же позвоним сами».

Ближе к трем часам ночи Феликсу Вирту удалось убедить ее принять легкое снотворное. Когда она уснула, он лег на софу, поставив будильник на шесть утра. В семь он принес Розмари в постель апельсиновый сок и кофе. И весть, что пока ничего нового нет. И уехал в клинику.