За горами на западе время от времени проглядывает своей назойливой синевой, а то и совсем дешевым блеском зеркало Тихого океана. От главного шоссе одна за другой ответвляются к нему дороги: в последние годы курорты на морских пляжах растут, как грибы после дождя. И там метисы тоже подбирают крохи со стола богатых, ибо одна рыбная ловля их всех не прокормит.

В ста километрах от Панамы, как раз там, где кончается образцово-показательный бетон начатой автострады, узкая дорога сворачивает в глубь страны, в горы. В сумерках «татра» петляет по серпантинам, а когда над горами распростерся вечер, ее мотор уже гремит на перевале. Над дорогой, вздымаясь к звездному небосводу, высятся лишь чудовищные головы скал. А из глубокой долины в бархате тропической ночи мерцает гроздь дрожащих огоньков.

Кажется, будто в жилы вливается новая сила. Уходит прочь вялость и утомление от душной и липкой Панамы. Мы в лоне гор, мирных и ласковых, в оазисе приветливой прохлады, куда европейцы хоть изредка убегают из парника на канале.

В космическом покое ночи тут безмятежно отдыхает горное селеньице — наше пристанище на несколько недель. Желтоватые точки россыпи электрических лампочек вскоре приоткроют нам уголок неведомого мира, а весь он до самого рассвета останется окутанным покровом заманчивой таинственности. Нас вновь пронизывает знакомое чувство двойного открытия. Что может быть в дороге более возбуждающим и чудесным, чем ночь, которая словно надевает на глаза темную повязку, скрывая неизвестный уголок мира, чтобы с восходом солнца постепенно, как в сказке, снимать ее?

Свет фар метет выкрошившуюся горную дорогу. В мыслях проносятся, точно на ковре-самолете, все бесчисленные ночные сюрпризы. Из глубины воспоминаний медленно возникает картина памп и пустынь с залитой лунным сиянием безлюдною дорогой, врезающейся в стены Мендосы под чудовищным массивом гор. но настанет день и волшебно превратит ее в густую зелень садов и виноградников, над которыми высоко в небе заискрятся снежные и ледяные вершины Кордильер. Вот перед мысленным взором предстали фантастические каменные призмы, что поглотила египетская ночь, прошитая гирляндами каирских огней; под звездным колоколом ночной тьмы они перелистают всю книгу истории, а утренняя заря сотворит из них те самые пирамиды, какие стояли перед глазами людей пять тысячелетий назад. Но вот ты уже плывешь над кручами боливийских гор-великанов, чьи бездонные пропасти окутала мраком морозная ночь, чтобы назавтра разостлать перед тобой либо бесплодный камень Серебряной горы, либо живописную долину субтропической Кочабамбы. Да разве могут изгладиться из памяти все те превращения, которые обогатили палитру воспоминаний разнообразнейшими впечатлениями от одних и тех же мест только благодаря тому, что въезжал ты туда ночью, а смотреть начинал уже днем?..

Солнце, наконец, раскидало свои лучи над небольшой горной долиной — Эль Валье.

Нет, не поддавайся опрометчиво первому чувству разочарования, увидев край с жидкими лохмами наполовину засохшего леса, щетиной убогих пастбищ, где бродят две-три худосочные коровы. Тщетно искать здесь живописные веера кокосовых пальм, о которые еще вчера в сумерках разбивался прибой заката над побережьем Тихого океана. Глаза, избалованные вечным пиршеством тропиков, протестуют. Им хотелось бы окунуться в буйные фонтаны цветов и зелени, насытиться этим безумным плодородием. без конца упиваться теми потоками жизни, что неистово бьют из земли там, на взморье. Обманутым глазам хочется переметнувшись через горы, вернуться к синеве океана, к золоту пляжей; они порываются бежать из этой серенькой невзрачной долины в сверкающее ревю тропиков.

Но легкие, кровь, каждый нерв кричит: нет! Довольно того потного, сводящего с ума пекла! Здесь дышится легко, как у нас дома, — ощущаешь на лице ласковое прикосновение прохлады. Здесь весна, сегодня, завтра, круглый год; днем ты почувствуешь себя вдвое сильнее, ночью будешь спать сном младенца; солнце лишь приголубит тебя, по не станет расплавлять твои мозги, как там, на юге. Этот горный венец вокруг Эль Валье — Долины, это кольцо каменных крепостей защитят тебя покоем и свежестью от набега варварских тропиков.

— Вы как-нибудь все же заберитесь вон на ту гору, на Серро-Ганталь, — сказал, показывая пальцем в сторону горизонта, наш новый знакомый Джимми, управляющий пансионом, сидя с нами на веранде за чашкой чаю. — Такое вам придется увидеть не часто, поверьте мне на севере Атлантический океан, ка юге — Тихий. С одного места можно видеть сразу два океана, стоит лишь повернуться!

В этом-то и заключается весь секрет Эль Валье с ее вечной весной. Морские ветры, несущиеся с обеих сторон через гребень перешейка Центральной Америки на высоте почти тысячи метров, превращают душное приморье в уголок свежести. Здешний климат мог привлечь сюда целые деревни индейцев и метисов, но скупая земля не дает тут и минимальных средств к существованию. Во всей долине насчитывается лишь два-три небольших селения, куда более бедных, чем самые убогие рыбачьи деревушки на побережье.

Только в последние годы, когда от канала в глубь страны хоть на сто километров прополз червячок дороги, здесь начали, как на глазах, расти роскошные резиденции и особняки панамских богачей. Их просторные виллы, а также возможность найти около них работу приманили других поселенцев. Бедняки панамны переселились сюда с семьями. За пропитание и несколько центов в день они до упаду трудятся на кухнях, стирают белье, убирают, ухаживают за садами, сторожат, строят себе деревянные домишки, с новыми надеждами стоят за прилавками зеленных лавок и распивочных, у новой бензоколонки, в новой автомастерской. Здесь почти все новое. Эль Валье растет.

Зажиточные владельцы летних дач чересчур хорошо сознают полную зависимость несознательных и неорганизованных работников. Они злоупотребляют этим, ничем себя не ограничивая, и порою пускаются на ухищрения, напоминающие средневековье.

Это произошло в Эль Валье с молниеносной быстротой. Было воскресенье, только что закончилась утренняя месса. Девушки выходили из небольшой деревянной церкви, когда на шоссе остановились два шикарных автомобиля. Из них вышли несколько очень, очень хороню одетых женщин. Они могли быть только из города, из Панамы. Неожиданно они схватили рослую тринадцатилетнюю девочку, силой втащили ее в машину, и не успели подружки молодой Росалинды Алонсо Родригес прийти в себя от испуга, как за обоими автомобилями уже клубилась пыль.

Это было не просто похищение, а совершенно обычная и удачная охота за рабынями. В Панаме не хватает служанок, и им приходится платить солидное жалованье. Девушка из Эль Валье не стоит ничего, а в городе она затеряется, словно песчинка в пустыне. Полгода ее будут держать взаперти в доме предприимчивой хозяйки, пока она не привыкнет, а за кормежку и поношенные тряпки она станет гнуть спину в четырех стенах своей тюрьмы, так как ей не останется ничего другого. Эль Валье на два дня переполошится, люди будут проклинать всех белых, отец Родригес с отчаяния начнет умолять соседей помочь. Он заявит о случившемся полиции, приведет двадцать добровольных свидетелей, составят длинные протоколы — и на этом все кончится. Здесь, как и во многих других странах Латинской Америки, для цветных законы имеют силу только на бумаге. Бедняк не добьется справедливости.

Четыре недели — срок и большой, и малый.

Большой, если он означает перерыл в целом путешествии.

Короткий, если недели с утра и до ночи забиты работой и подгоняются страхом перед грозящими дождями.

Но и в эти четыре недели сидения за пишущими машинками не раз стучалась к нам в дверь окружающая действительность, напоминая, что нельзя так легко отвернуться от нее или просто наблюдать со стороны. Да и сама она не всегда ограничивалась лишь робким напоминанием о себе.