Как уже было отмечено, истории о судах не только повествуют о разнообразных конфликтах, но и непременно предлагают некое их разрешение, приговор; тем самым каждый сюжет позволяет сформулировать в связи с приговором прямо или косвенно определенный вывод, т. е. мораль из рассказанного. Иногда эта мораль звучит непосредственно в тексте (например: "Бедняку судиться с богачом - все равно что пытаться разбить камень тыквой" или "Недаром говорят: на воре шапка горит"), иногда вывод предлагается сделать самому читателю. Эта особенность позволяет отнести все истории данной группы к числу моралистических, или назидательных. Существенным свойством такого рода текстов является их соотнесенность с пословичными изречениями[xix] . Мы уже видели, что во многих случаях выводы из назидательной истории о суде можно сформулировать пословицей или поговоркой: "И щуку бросили в реку", "По делам вору и мука" и др. Многие изречения прямо обязаны своим происхождением соответствующим сказочным или легендарным историям (ср. выражения "Соломонов суд", "Шемякин суд"). Приведем еще несколько примеров.

Известный русский фольклорист С. В. Максимов в своей книге "Крылатые слова" объясняет происхождение русской пословицы "На воре шапка горит" таким рассказом: "Украл что-то вор тихо и незаметно и, конечно, скрыл все концы в воду. Искали и обыскивали - ничего не нашли... К кому же обратиться за советом и помощью, как не к знахарю?..

Знахарь повел пострадавших на базар, куда обыкновенно все собираются. Там толпятся кучей и толкуют о неслыханном в тех местах худом деле: все о том же воровстве.

В толпу эту знахарь и крикнул:

- Поглядите-ка, православные: на воре-то шапка горит!

Не успели прослушать и опомниться от зловещего окрика, как вор уже схватился за голову" [9, 42 - 43] [xx] .

Здесь же Максимов упоминает "о существовании однородных анекдотов - из восточных азиатских нравов" [9, 43] . В нашем сборнике наглядный пример подобного анекдота - афганский рассказ "Хитрый визирь". Созвав людей, среди которых были и воры, похитившие хлопок, визирь объявил, что хлопок пристал к их бородам. Воры тотчас схватились за бороды.

Мы не знаем, существует ли афганская пословица "У вора в бороде хлопок", но, думается, не будет чрезмерной смелостью предположить принципиальную возможность существования такой (или подобной ей) пословицы. При несходстве реалий она будет говорить, по существу, о том же, что и русская "На воре шапка горит", а именно: "Виновный сам себя выдаст", "Всякое действие имеет закономерный результат".

К той же мысли ведет индийская сказка "Вор", киргизская "Догадливый судья", адыгейская "Как один человек спасся от смерти" и др. В то же время на страницах сборника мы найдем и сюжеты типа китайской сказки "Как один глупец покупал пекинский диалект", где наговаривает на себя и подвергается наказанию невиновный, или тайской "Умный вор", где виновный ловко уничтожает улики и остается безнаказанным. Попадутся нам и сказки типа китайской "глазная болезнь", где судья скажет обеим тяжущимся сторонам: "Поскольку истец прав, то присуждаю двадцать палочных ударов обвиняемому. Но и обвиняемый прав, поэтому присуждаю двадцать ударов палками истцу" (No 194 ). Во многих случаях встретятся, как уже говорилось, и судебные дилеммы, где вместо вывода читателю предлагается вопрос.

В сказках о судах, пожалуй, особенно ярко отразилась повседневная жизнь народов, их нравы, обычаи, моральные представления, психология, характер деловых взаимоотношений. В суд приходили с самыми разными делами: и с семейными конфликтами, и с трудовыми, и с имущественными тяжбами, и с жалобами на обиду, оскорбление и т. п. Желающему познакомиться с глубинной стороной жизни людей, которая не всегда открывается поверхностному взгляду, небесполезно провести хоть несколько дней в суде; писатели нового времени не раз подтверждали это. Конечно, сказки, легенды, басни отражают реальные отношения в образной, подчас фантастической форме; тем не менее читатель, познакомившийся с текстами этого сборника, почерпнет из них немало и реальных сведений. Он узнает, например, что в древнем Египте потерпевший сам указывал кару, которая, по его мнению, полагалась виновному (а также размер вознаграждения, которое он взыскивает), и что повинный в невыполнении денежных или иных обязательств мог быть отдан в рабство. Он узнает, что в племени Ираку (Танганьика) мужчина мог развестись с женой, потребовав при этом обратно свой свадебный выкуп; женщина после этого могла выйти замуж вторично. Он узнает, что учение о посмертном перевоплощении душ существенно влияло на многие стороны повседневной жизни индийцев, кхмеров и других народов, у которых оно было распространено. Он узнает о быте охотников, земледельцев, скотоводов, торговцев, ремесленников, об их имущественных отношениях и материальной культуре, о некоторых формах общественного устройства у разных народов. А как ярко отражены в этих рассказах самые тонкие оттенки психологии людей! Тут и самоуверенность, и трусость, заискивание перед сильными мира сего и внезапные взрывы смелости, благородство и корыстолюбие, гордость и чувство обреченности, лицемерие и хитрость, глупость и простодушие, проницательность и лукавство, наивное суеверие и ироническое сомнение во всемогуществе "божьего суда", мстительность и великодушие, слепая ярость и спокойная рассудительность.

Соответственно и мораль, извлекаемая из сказок о судах, может говорить не только о правосудии. Из знаменитой истории о суде Соломона, где ребенок присуждается родной матери, следует, например, что "мать всегда остается матерью". Осетинская сказка "Птичник и царь" повествует об обратном случае, когда детей присуждают не той, что родила, а той, что вскормила (и это справедливо; ср. уйгурскую пословицу: "Не та мать, что родила, а та, что вскормила"). Нам не удалось встретить рассказа компромиссного типа, где ребенок бы оставлялся и той, что родила, и той, что вскормила (или ни той ни другой); между тем вполне мыслима и такая жизненная ситуация. После минувшей войны многие матери, потерявшие своих детей, находили их впоследствии у женщин, воспитавших и усыновивших приемышей; нередко после этого дети продолжали жить как бы при двух матерях (и это тоже было справедливо). Есть в сборнике и текст, где ребенок присуждается не той, что родила, а той, на чьем участке родился ребенок (сказка лома "Чей ребенок?"), и в оценке справедливости или несправедливости этого парадоксального приговора рассказчик испытывает уже некоторые затруднения. Есть история, где ребенку самому предложено выбирать между родным отцом и приемным - решение остается неясным (сказка хауса "Охотник и его сын").