Крутицкий.

Анна.

Настя.

Епишкин.

Фетинья.

Мигачева.

Елеся.

Петрович.

Лютов и два будочника.

Декорация та же. Рассветает.

Анна и Настя выходят из дому; Крутицкий в кустах сада Епишкина.

Анна. Михей Михеич, где ты бродишь?

Крутицкий (выходя из кустов). А? Кто тут? Кто тут? (Увидав Анну.) Ты зачем? Ты что не спишь? Ты спи, спи! Я стерегу.

Анна. Отдохни немножко, ты старый человек.

Крутицкий. Нет, нет, ты поди спи, ты спи!

Анна. Да как мне уснуть-то! Ты всю ночь бродишь; Настя вот с вечера все металась да бредила, а теперь вот проснулась, плачет. Мы бы посидели на крылечке. А ты бы пошел, соснул.

Крутицкий. Нет, нет, я тут погуляю.

Анна. Ну, как хочешь. Сядь тут, Настенька! Ветром тебя обдует, лучше тебе будет.

Настя. Какой страшный сон! Я и теперь вся дрожу!

Анна. Да ты что видела, милая? Чего так испугалась?

Настя (в дремоте). Будто иду я по улице и вижу свои похороны. Несут меня в открытом гробе…

Анна. Ты засыпаешь, никак?

Настя. Нет. И сама я на себя смотрю. И все я будто прячусь от людей, все совещусь. Надета на мне шинель, старая, изорванная, и странно… какая-то она двуличневая. В одну сторону отливает одним цветом, каким уж — не помню, а в другую золотым… Спать хочется… Так и сквозит, просвечивает золото. И, как будто… (Засыпает, прислонясь к плечу Анны.)

Анна. Ну, уснула.

Настя (во сне). Держите меня, не выпускайте!

Анна. Э, матушка, вот ты что заговорила. Настенька, проснись! Пойдем в комнату, там уснешь.

Настя. А? Что вы? Где я? Пойдемте!

Анна. Михей Михеич, мы пойдем домой.

Крутицкий. Идите, идите, я постерегу.

Анна. Что ты, Михей Михеич, все стережешь! Этак и в самом деле подумают, что у нас денег много. Еще убьют, пожалуй; с тобой до беды доживешь (Уходит, Настя за ней.)

Крутицкий. И убьют, и убьют. Чувствует, бедная.

Из лавки выходит Лютов.

Крутицкий, Лютов.

Лютов (в дверь лавки). Сделай милость, Истукарий Лупыч, не торгуй по ночам! Нехорошо. (Подходит к Крутицкому.) Ну, что?

Крутицкий. Не были, не пришли нынче. Что делать-то, не пришли.

Лютов. Да и не придут. Только вы полицию беспокоите.

Крутицкий. Нет, батюшка, Тигрий Львович, нет. Уж я вам их заманю, нарочно заманю. Я старый подьячий, я свое дело знаю. Разом всю шайку накроете, орден получите.

Лютов. Недурно бы.

Крутицкий. Верно, верно. Я сам слышал своими ушами, как они сговаривались.

Лютов. Ну, теперь светло, я свою команду возьму. Надо квартал дозором обойти. (Подает руку Крутицкому.)

Крутицкий. Уж завтра-то не откажите, батюшка, батюшка. (Подобострастно берет обеими руками руку Лютова и несколько раз кланяется.) Возьмите теперь, возьмите.

Лютов дает свисток и уходит; два будочника выходят из кустов и издали идут за ним.

Я от старых сыщиков слышал: никогда ты вора не хватай прежде времени, не мешай ему, не мешай, а то он на суде отвертится. А ты дай ему дело сделать, дай ему простор, да тогда и бери его. Вот мы их впустим, да и дадим им время распорядиться… Ведь, может быть… Что делать-то! Что делать-то! (Утирает слезы.) Может быть, они Анну и тук! (Делает рукой жест, как рубят топором.) Что делать-то! Зато уж всех на каторгу, всех на каторгу. Жаль Аннушку, да что ж! Это смерть хорошая; все равно что мученица. Да, да. А воров-то на каторгу.

Входит Елеся.

Крутицкий, Елеся.

Крутицкий. Откуда ты?

Елеся. Где был, там нету, Михей Михеич!

Крутицкий. Что ж ты бродишь по ночам! Что ты бродишь?

Елеся. Будешь бродить, Михей Михеич, как из дому-то ухватом. Разве б я спать-то не умел? Да, видно, скачи враже, як пан каже. Вот и скачи по холодку-то и слоняйся, как вор.

Крутицкий. Да, как вор, как вор.

Елеся. А что у нас тут воров, Михей Михеич!

Крутицкий. Много?

Елеся. Страсть! Я всех знаю.

Крутицкий. Знаешь?

Елеся. Знаю, Михей Михеич. Я по ночам рыбу ловлю, так часто их вижу. И, как их увижу, сейчас с ними в разговор: «Здравствуйте, господа жулики!» А они мне: «Здравствуйте, господин Мигачев!» — «У меня, в моем переулке, чтоб честно и благородно!» — «Слушаем, Елисей Иваныч!» — «А то смотрите!» — «Будьте покойны, Елисей Иваныч!» Вот я как с ними! Я над ними командую, задачи им задаю. Видели у Ларисы собачку маленькую, лохматенькую? Это я ей подарил. Говорю: «Господа жулики!» — «Что угодно, Елисей Иваныч?» — «Вы, говорю, по разным местам за своим промыслом ходите, так уж вам кстати. Чтоб была мне, говорю, собачка, маленькая, лохматенькая, хвостиком вот так!» — «Предоставим, Елисей Иваныч». Через день готова в лучшем виде, так точно.

Крутицкий. Ты мне их укажи как-нибудь, чтоб мне их в лицо-то знать. Укажи!

Елеся. Извольте. Да вот сейчас все эти воры подле нас будут.

Крутицкий (с испугом). Где? Где?

Елеся. А вот сюда в лавочку один по одному соберутся. Квартальный ушел из лавки?

Крутицкий. Ушел.

Елеся. Ну, так уж гляди, есть кто-нибудь.

Крутицкий. Как же я их не видал?

Елеся. У них с той улицы особый ход есть. У всякого плута свой расчет, Михей Михеич.

Крутицкий. Много их?

Елеся. Человек восемь. Сбудут свой товар Истукарию Лупычу да уж налегке и разойдутся по своим местам. Вон в окошечко смотрят.

Крутицкий. Куда смотрят?

Елеся. Дозор нейдет ли, да и на вас поглядывают.

Крутицкий (прячась за Елесю). На меня?

Елеся. Что, мол, такой за новый сторож проявился. Им тоже нужно сторожей знать; они тоже свою осторожность должны иметь.

Крутицкий. Я не стеречь, я так вышел, погулять, не спится.

Елеся. А дубина-то зачем с вами? Ха-ха-ха!

В лавке хохот.

Крутицкий (испугавшись). Я брошу ее, Елеся, брошу ее.

Елеся. Бросьте лучше; а то ведь она об двух концах. (Хохочет.)

В лавке хохот.

Крутицкий. Чему они смеются, Елеся, чему?

Елеся. Страсть напущают.

Крутицкий. Они нас это, нас пугают?

Елеся. Да вы не бойтесь. Это они игру ведут. Так, шутя. А все ж таки, чтобы и опасались. Что же это вы такое стережете?

Крутицкий. Молчи ты, услышат.

Елеся. Видно, у вас и вправду денег много.

Крутицкий. Молчи ты, молчи, болтун! Эх, какой ты болтун. Ну, что ты болтаешь, ну, что! Ведь услышат!

Елеся. Ну, а нет, так нет. Мне что.

Крутицкий. Да зачем болтать, зачем болтать? Ну, услышат, что у меня деньги, ну, убьют меня, ну, туда мне и дорога, я уж старик. А тебе-то нехорошо; ты молодой человек, а все болтаешь. Так вот болтуном и прозовут, и нехорошо. Все и будут: болтун да болтун! Ну, что? Ну, что?