– Чернова? – переспросила Наоми (судя по ее блуждающим глазам, воображение ее разыгрались вовсю) и звонко рассмеялась... – Шумеров евреи звали черноголовыми... А какие платья я буду носить в XX веке? Расскажи...

Весь последующий месяц я описывал ей платья от лучших кутюрье Европы и Америки...

Построив хижину у водопада (не спать же под открытым небом), я занялся сооружением тайника в месте, которое, как знал, сохранится неизменным вплоть до нашего заключения в злосчастном краале... Поместив в тайник посылочку в XX век, я старательно замаскировал его. Потом мы с Наоми ушли в Мараканду рожать: моя шоколадка с голубыми глазами была на пятом месяце...

Бельмондо стоял на скалистом водоразделе и смотрел вниз на серые горные цепи и зеленые долины. Настроение у него было хуже некуда: утром не удалось толком позавтракать, да и Нинка куда-то пропала. "Козел я вонючий, самый настоящий козел... – подумал Бельмондо, чуть не заплакав. – Поделом мне. Сидел бы себе на мякеньком диванчике промеж Вероники и Дианы Львовны"...

И мысли Бориса унеслись в его уютную квартирку на Арбате. Он увидел себя сидящим на своем любимом плюшевом диванчике с кружкой немецкого пива в руках. Справа от него, у передвижного столика сидит Диана Львовна в цветастом халатике и алыми наманикюренными коготками чистит для зятя великолепного леща. Она знает, что Борис больше всего любит подернутую жирком брюшину и что подавать ее зятю надо на ребрышках и ребрышек в каждом кусочке не должно быть больше двух... Слева, стараясь его касаться, сидит Вероника и смотрит "Диалоги о животных" кролика-Затевахина. Ее белое теплое тело приятно пахнет будущими удовольствиями...

На этом месте Борис помотал головой, чтобы вытрясти из нее воспоминания. "Не надо себя мучить, – выдохнул он, решив стать мудрым. – Не все еще потеряно, я еще, может быть, вернусь на свой диванчик и тогда никакая сила в мире не сможет меня с него стащить".

Постояв еще немного, Бельмондо пошел к ручью напиться. С каждым шагом настроение его ухудшалось все больше и больше. А когда он увидел свое отражение в спокойной заводи, оно и вовсе испортилось. Он стоял и брезгливо рассматривал себя – бороду, противный нос, тупые, наверняка красные глаза, и эти рога. Острые, ребристые...

Да, Бельмондо был козлом. По крайней мере, в этой своей жизней. Когда душа Бельмондо-человека восполнила таковую Бельмондо-козла, последний в отчаянии бросился в ближайшую пропасть вниз головой. Но рога спружинили, и Борис остался жив и даже здоров. Придя в себя, он увидел голубое небо, обрамленное зазубренными скалами и пасшуюся невдалеке подругу Нинку.

"Повезет в жизни – станешь счастливым, не повезет – станешь козлом", – помотав бородой, подумал Борис, поднялся на ноги и присоединился к Нинке.

Попасшись с ней минут пятнадцать, он вдруг открыл для себя, что если ни о чем не думать, то жизнь начинает казаться если не прекрасной, то вполне удобоваримой штукой.

"А вообще-то неплохо быть козлом... – подумал Борька, наевшись. – Травы вдоволь, барс Котька вчера поужинал этим трухлявым вонючим Кокой и два дня теперь станет безвылазно валятся в своей берлоге. Ходи себе, пасись, природой любуйся. А если скучно станет, можно сходить к кишлаку, выманить из него охотников и погонять их по горам... Скоро Нинка с подружками потечет – опять удовольствие... Зимой, правда трудновато будет, голодно, так это ведь месяц-другой... Да и без лишений жизни толковой не бывает, глохнет-плохнет она без лишений... А эти гаврики в краале... Надо будет подумать, как их оттуда вытащить".

Вечером, устроившись в своей спальной яме, Борька задумался, как помочь товарищам и лично себе в ипостаси Бочкаренко. По счастливой случайности, а может быть, по воле провидения, его стадо обитало в непосредственной близости от ущелья, в котором их заточит Худосоков через полста с лишним лет. Из обрывка газеты "Коммунист Таджикистана", принесенного ветром из ближайшего кишлака, он знал, что на дворе стоит май 1941-го года. Узнав текущую дату, Борька огорчился: Борис Иванович Бочкаренко родится в 1951 году, значит ему, козлу, осталось жить что-то около десяти лет. Но для козла десять лет – это очень много, и он понемногу успокоился.

"Так, значит, до событий в краале осталось 58 лет... – думал Борька, наслаждаясь воздухом, совершенно лишенном опасных запахов. – Это примерно пять козлиных поколений... Что же я могу сделать?..

Борька пытался продолжить мышление, но ничего не получалось – какой-то компонент воздуха не давал ему сосредоточиться... Он принюхался и понял, в чем дело – запах доносился из соседней ямы, в которой отдыхала Нинка.

"Потечет не сегодня-завтра! – встрепенулся он. И, загоревшись страстью, вскочил, подошел к подруге и долго обнюхивал ее зад. "Да, точно... – наконец констатировал он. – Нинка всегда начинает первой".

Лишь только он подумал это, Нинка заворочалась, подняла голову и всем своим дала понять супругу, что поздно, она устала за день и хочет отдохнуть.

Борька не стал ее злить и пошел на всякий случай понюхать других своих жен. Их у него было шесть – козел он был знаменитый на всю округу. Но все они, как он и предполагал, любовью не пахли, и он вернулся к себе в яму и попытался думать о спасении своих товарищей и себя-человека.

Опять ничего не получилось. Мысли перескакивали на другое. Он представлял, как будет ухаживать за женами, как они будут кокетливо ломаться, нарочито протестовать и бодаться. "Козы знают, как меня раскочегарить... А Нинка, та и вовсе профессор в прелюдии... Люблю ее... С уважением баба...".

И Борька заснул. И во сне видел, как он спит со своей Нинкой, красивой, с очаровательно выпученными глазками, длинными ресницами и шелковистой, приятно пахнущей шерстью... Она, раздвинув задние ноги во фривольных розовых чулочках на подтяжках, стояла на широкой двуспальной кровати... Разгоряченная, страстная, с призывно позвякивающим золотым колокольчиком на кружевной розовой ленте... А он... Весь энергия, напор, глаза вот-вот вылезут...

К мыслям о спасении товарищей и самого себя козел Борька смог вернуться только через месяц. К этому времени все козы были прочно надуты, долг перед козлиным племенем был выполнен на 150 % (досталось и козочкам соседних стад) и можно было подумать о деле. Глядя на своих философски настроенных жен, Борька нашел выход: "Надо приучить молодых козлов к тому, чтобы они во веки веков все живое спихивали вниз, в крааль! И тогда Худосокову не поздоровится!"

И со следующего дня Борька вплотную занялся подрастающим поколением. Он привел молодых козлов к краалю и стал учить их сбрасывать вниз лежащие у края обрыва камни. Сметливая молодежь быстро поняла, что хочет от нее вожак, и с удовольствием принялась за дело. Когда с камнями было покончено, Борис повелел козлам устраивать у обрыва парные схватки, причем каждая из них должна была непременно завершаться падением вниз одного из соперников. Хотя риск превратиться после неудачного падения в мешок костей был достаточно велик, такие схватки понравились бородатым. Через несколько лет схватки из парных превратились в групповые, а потом и вовсе в игру без правил, единственным императивом которой было сбросить ближнего в пропасть.

Время шло, и Борис состарился... Приближался 1951 год. Жен у него по понятным причинам уже не было, зато было много свободного времени, которое он проводил на скалах, окружающих крааль. Частенько его рассуждения об предстоявших и прошедших жизнях заканчивались мыслью: "Нет, все-таки козлом быть лучше... Была бы моя воля..."

Да, Борьке не хотелось становиться человеком. Простая здоровая козлиная жизнь нравилась ему. Все в ней было просто, все по конституции... "Если ты силен и умен, то неминуемо станешь вожаком, – думал козел, вспоминая свою молодость, – если середняк – получишь все, что середняку полагается... А хилых подберет барс Котька. А в людском обществе плохо – наверху одни середняки, обманщики и больные... И именно они распределяют и пастбища и самок..."