– У тебя лучше получилось, – чуть завистливо протянул Бельмондо. – Я пролил, а у тебя ни капли не пропало... Профессор!

Шварцнеггер тем временем охотничьим ножом, крутыми надрезами, открывал баночку красной икры. Открыв, поднял лежавшую на земле алюминиевую ложку, тщательно отер ее о бедро, набрал икры с горкой и поднес ко рту Баламута. Баламут цапнул сразу все и, жуя, спросил:

– Худосоков тебя таблетками кормил, да? Зомбировал, короче? Ты ведь раньше хилый был? А после таблеток очень умным и сильным стал, да? И Оторвижопа тоже таблеточный был? А?

Глаза Шварцнеггера застыли на мгновение, пронзив ими Баламута, он набрал ложкой полбанки икры и почти наполовину вогнал ее в Николая в тот самый момент, когда тот приоткрыл рот, чтобы произнести последнюю в своей тираде букву "а".

– Хам! – отреагировал Николай между двумя глотательными движениями. – И прическа у тебя хамская, зомбер поганый.

– Так ты думаешь, Худосоков продолжает свои опыты с зомберами? – спросил Бельмондо, посматривая на бутылку водки, стоявшую под ногами Шварцнеггера.

– А ты, что, не видишь? – проговорил Баламут, указательным пальцем массируя поврежденное небо. – Те же зомберы, разве только глаза не красные... И разговаривать про погоду умеют...

– Да нет, не те... – покачал головой Бельмондо. – Даже мы такими не были... По физической подготовке они нам сто очков вперед дадут... Ну-ка, дорогой с такой красивой прической, покажи дяде Коле свой фокус с монеткой!

Шварцнеггер улыбнулся одними губами, осторожно поправил волосы пятерней и полез в карман за монеткой. Потом взял лист фанеры, неизвестно зачем бытовавший в палатке, и движением головы пригласил своих пленников выйти.

Баламут вышел. Яркое солнце ударило ему в глаза, и он подумал: "А не убежать ли мне?"

– Не надо! – прочитав его мысли, посоветовал сзади Бельмондо. – Я бегал, безполезняк – с пятидесяти метров камешком мне пятку разбил. Посмотри лучше, что он делать будет.

Шварцнеггер тем временем прислонил фанеру к камню, отошел от нее метра на полтора, обернулся, показал нам пятидесятикопеечную монету и, вернувшись глазами к цели, плавным кошачьим движением занес правую руку за голову и бросил...

Баламут бросающей руки не увидел. Поняв, однако, что фокус завершен, он подошел к фанерке и увидел что монетка прочно сидит в ней перпендикулярно и в самой середине. Потрогав указательным пальцем ее ребро, хотел в порыве сказать что-то восторженное, но тот вдруг вынул "Беретту" из-за пояса и пошел по направлению к краалю. Баламут с Бельмондо последовали за ним.

Подойдя к обрыву, они увидели, что Ольга поднимается по крючьям. Шварцнеггер не спеша взял "Беретту" в обе руки и нажал гашетку. Первыми двумя выстрелами он перебил висевшую на кошке веревку, затем начал расстреливать верхние крючья. В этот момент у Бельмондо возникла идея столкнуть его вниз, но Шварцнеггер, не поворачивая головы, всадил ему пулю под ноги. Осколки впились Борису в ноги, он выматерился и сел их удалять. А Ольга, стряхнув с плеч и головы каменную крошку, спустилась к нижнему крюку и спрыгнула в руки Черному.

Шварцнеггер же, спрятав пистолет за пояс, поманил пленников пальчиком, а когда они подошли, повел их к спусковой площадке. Там он выбросил вниз веревочную лестницу, снял с них наручники и кивком приказал исчезнуть с глаз.

Мы лежали на траве и молчали. Погода стояла райская. Невероятно голубое небо, белые скалы, зеленая трава, журчание водопадика... "Что еще надо человеку?" – думал я, растворясь в небесной голубизне.

– Пожрать бы... – ответил мне Бельмондо. – Где вы Остапа Ивановича закопали?

– Эх, сейчас бы курочку докрасна жаренную, – мечтательно проговорил Баламут... – Или поросенка молочного... Или водочки холодненькой с икорочкой...

– Кстати, рассказал бы, как Шварцнеггер тебя пленил, – попросил Бельмондо вспомнив, видимо, как худосоковский гвардеец "закусывал" Баламута.

– А никак. Я еще на весу был, когда он мне свою "Беретту" в задницу воткнул...

– Ствол у нее длинный... – сочувственно пробормотал Баламут. – Повезло тебе...

– А стрельба? – спросила Вероника, поглаживая свой живот. – Кто стрелял?

– Шварцнеггер. Он наручники на меня одел и в скалы начал палить... Я посмотрел на него вопросительно, и он пояснил: "Будет твоим корешам над чем подумать..." Мойдодыр, короче, но копенгаген...

Мы замолчали. Меня потянуло в сон. Во всех приключенческих книжках и фильмах голодные стараются больше спать, чтобы оставаться голодными, как можно дольше. Налив себе во сне в хрустальную рюмочку холодненькой водочки, я поливал маленькие такие пельмени, огромное глубокое блюдо маленьких пельменей уксусом, когда рядом заворочался Баламут.

– Слушай, София... – услышал я сквозь дрему его старательно равнодушный голос. – Там в рюкзаках приправ каких не было? Перчику? Вегеты? Хмели-сунели, наконец?

– Нет, кажется... – ответила София, позевывая. – А, впрочем, не уверена... Были какие-то пакетики... А зачем тебе приправы?

– Я вот подумал... Если червяков этих насушить, растереть, – Баламут сглотнул слюну, – и приправить чем-нибудь, то может замечательный рубон получится... Типа печеночного паштета или, в худшем случае, кровяной колбасы...

– А какая закуска! – мечтательно проговорил я. – Вы знаете, я страстный коллекционер и кутюрье закусок...

– Червяков в чесночном соусе, небось сочинял? – спросила София.

– Нет, не червяков... Помидор в бочке... – сглотнув слюну, улыбнулся я.

– Помидор в бочке? – удивилась Ольга.

– Да. Однажды в Приморье выползли мы из тайги и на базе партии баньку затопили. Сходил я кой-куда, достал талонов и вина купил. И вот, идем мы в баню – в руках пузыри, бельишко всякое, и студент один, Бугром мы его звали, интересуется: "А чем закусывать будем?" Я ему помидор показываю, большой, с кулак, красивый такой. А он заявляет: "На всех не хватит..." Я ему: "Ты погоди, закусон у нас особый будет. Ты вообще знаешь, что такое закуска? Теоретически? В главнейшем своем значении – это некая субстанция, которая служит делу отвлечения пьющего от горечи выпитого. И эта субстанция не обязательно должна быть материальной. Понял?" Так вот присели мы в баньке: кто на скамейке, кто на перевернутых шайках, а в углу, под лампочкой – деревянная бочка с прозрачной холодной водой. Бросил я помидор в бочку, и он так живописно там расположился – переливается в подсвеченной сверху воде всеми оттенками красного цвета, томно шевелится от удовольствия. Налил я Бугру кружку "Кавказа" а он, глядя на помидор, закуску потребовал. Я ему: "Пей, говорю!" Он выпил и опять к овощу жадными руками тянется. А я тут как щелкну помидору прямо в глаз, и он степенно так, медленно, завораживая, пошел ко дну. Ударившись о него, медленно, медленно, начал подыматься, пока не вынырнул к удивленным глазам явно закусившего Бугра... Нет, братцы, это невозможно передать – красота неописуемая, таинство, действо, это надо видеть! Так этот закусон всем понравился, что отбою от желающих не было. А потом мой черед наступил – я выпил, крякнул, погрузил руку в бочку, вытащил красавца и вгрызся в его сочный, лоснящийся бок...

– Любишь ты трепаться... – мечтательно протянул Баламут, видимо, представляя в мыслях громадный лоснящийся помидор и "бомбу" "Кавказа". Поглотав слюну, он обратился к Софии:

– Так где, говоришь, рюкзаки с приправами?

– В штольне у забоя... Под головой они у меня лежали, – ответила Ольга. – Но, по-моему, там нет ничего...

– Пойду, посмотрю...

– Посмотри, посмотри... – зевнул я. – Вернешься, сходи к сортиру – там тмин растет... У водопадика – лук и мята... Да еще миску алюминиевую захвати, червяков собирать...