Показалась металлическая кровля дома. Она была покороблена, согнута и местами пробита камнями. Но по известным признакам ее легко можно было угадать. Со времени прибытия в экваториал Дюн она служила кровом для всех нежностей, мечтаний и надежд последней человеческой семьи. Тарг остановил начавшие подымать ее машины и смотрел на нее с нежностью и страхом. Что за тайну скрывала она? И какую драму раскроет она злополучному узнику горя и трудов?

Много минут хранитель сомневался, начинать ли свою работу. Наконец, расширив одну пробоину, он проскользнул в жилище.

Комната, в которую он попал, была пуста. Ее загораживали несколько камней, которые оторвались от стены и раздавили постель. Стол был разбит вдребезги. Камни расплющили несколько ваз из мягкого алюминия.

Зрелище это носило безразличный характер материальных разрушений. Но оно рисовало самые трагические сцены. Весь Дорожа, Тарг прошел в соседнюю комнату; она, как и первая, была пуста и разрушена. Постепенно он осмотрел все уголки дома. И когда он был в последней комнате, в нескольких шагах от входных дверей, то удивление примешалось к его тревоге.

– А, впрочем, – прошептал он, – вполне естественно, что при первом признаке опасности они убежали наружу.

Он пытался представить себе, каким образом произошел первый удар, а также, что Эра могла подумать об опасности. Но его осаждали лишь противоречивые впечатления и мысли; и только в одном он был твердо убежден: семья инстинктивно должна была кинуться к планетнику Красных Земель. Так что туда же и было разумнее всего направить свои розыски. Но только как? Достигла ли Эра планетника или же она погибла дорогой? На ум ему пришли те слова, которые пролепетала Арва. Здесь, на месте, они приобретали полный смысл. Эра или кто-нибудь из детей, а может быть даже и все они почти наверное дошли до этого места. Следовало как можно скорее возобновить работы, что, впрочем, не мешало начать прокладку траншеи через всю местность.

Приняв это решение, Тарг открыл двери и приступил к беглому исследованию; но глыбы скал и щебня представляли ему непреодолимые препятствия. Он вернулся через крыльцо и снова пустил в ход юго-западные машины. Затем он расставил машины с севера и приказал им прокладывать траншею. В то же время он следил и за Ар-вой, летаргия которой мало-помалу приняла характер нормального сна.

Затем он стал ждать, не спуская внимательных глаз с машин. По временам он коротким жестом поправлял их работу, по временам, чтобы исследовать почву, он останавливал какой-нибудь заступ, лезвие или турбину. В конце концов он увидел скрученный и согнутый высокий стержень планетника и его сверкающий рупор. С этого момента он не отрывал глаз от работы машин. Теперь работали лишь наиболее послушные, которые, смотря на обстоятельства, ворочали огромные камни или подбирали мелкие обломки.

И он испустил жалобный, подобный предсмертному стону крик… Пред ним мелькнул тот гибкий и живой свет, который он заметил в день катастрофы среди развалин Красных Земель. Сердце его замерло. Застучали зубы. С полными слез глазами он остановил все машины, оставив в действии лишь металлические руки, которые были более ловки и нежны, чем человеческие.

Затем он остановил все и с глухими рыданиями прижал к своей груди это тело, которое он так страстно любил…

Сначала к нему явилась надежда. Ему показалось, что Эра еще не остыла. В лихорадочном возбуждении он приложил к ее бледным губам гигроскоп.

Она исчезла в вечной ночи.

Долго он смотрел на нее. Она открыла ему поэзию старых времен; мечты необычайной свежести преобразили мрачную планету. Эра была любовью во всем том, что у него было обширного, чистого и вечного. И когда он держал в своих объятиях, то ему казалось, что возрождалась юная бесчисленная раса.

– Эра! Эра! – шептал он. – Эра, свежесть мира! Эра, последняя мечта людей!..

Затем его душа напряглась. Диким и горьким лобзанием он поцеловал волосы своей подруги и снова принялся за работу.

Постепенно он нашел их всех. Минерал проявил себя в отношении детей менее жестоко, чем к молодой женщине. Он пощадил их от медленной смерти и от невыносимого измельчания сил. Камни передавили им головы, размозжили сердца, размололи туловища…

Тогда Тарг упал на землю и залился бесконечными слезами. И обуявшая его скорбь была необъятна, как мир. Он горько раскаивался, что боролся с неумолимым роком, слова умиравшей в Красных Землях женщины звенели ему сквозь его скорбь, как похоронный звон Вселенной…

Чья-то рука коснулась его плеча. Он вскочил. Пошатываясь, к нему наклонилась Арва. Она была так подавлена, что не могла рыдать. Но все возможное для слабых созданий отчаяние отражалось в ее очах. Глухим голосом она прошептала:

– Надо умирать! Надо умирать!

Глаза их встретились. Всю свою жизнь, во всем реализме и во всех мечтах они глубоко любили друг друга. Им была страстно близка общая их надежда, и в бесконечном горе их страдания были тоже общие.

– Надо умирать! – повторил он, как эхо.

Затем они обнялись, и в последний раз два человеческих сердца бились одно возле другого.

И тогда она молча поднесла к своим губам склянку с фидием, с которым никогда не расставалась. Так как доза была огромна, а слабость Арвы большая, то эвтаназия длилась лишь несколько минут.

– Смерть! Смерть! – шептала умирающая. – О, как могли мы ее бояться!

Ее глаза затуманились; блаженное спокойствие разгладило губы, и мысль уже совершенно улетучилась, когда последнее дыхание вырвалось из ее груди.

И теперь на всей земле оставался лишь один человек.

Сидя на глыбе порфира, он погрузился в свою печаль, в свои думы. Еще раз он совершил великое путешествие во тьму минувшего, которое так пламенно разжигало его душу. И сначала ему грезилось первобытное, еще теплое море, где клокотала бессознательная и бесчувственная жизнь. Затем явились слепые и глухие существа, одаренные необычайными силами и беспредельной плодовитостью. Народилось зрение. Божественный свет создал свои миниатюрные храмы. Познали свое бытие рожденные солнцем существа. И показалась твердая земля. Водное население рассеялось по ней; бесформенное, неопределенное, беззвучное. За три тысячи столетий они выработали себе изящные формы. Насекомые, лягушкообразные и пресмыкающиеся наполнили леса гигантских папоротников. И когда деревья распростерли свои великолепные стволы, то появились и необъятные пресмыкающиеся. Динозавры были ростом с кедр, птеродактили носились над огромными болотами… В эти времена народились и первые млекопитающиеся, хилые, неповоротливые и глупые. Они бродили, такие жалкие и маленькие, что их надо было сто тысяч, чтобы составить одного игуанодона. В течение многих тысячелетий их существование остается незаметным и почти сомнительным. Тем не менее, они множатся. Приходит время, когда наступает их очередь, и когда их порода разрастается по всему простору степей и по всем зарослям лесов. И теперь они занимают место колоссов. Динотерии, античный слон, носорог, бронированный, как старый дуб, гиппопотам с ненасытным желудком, зубры, гигантский лев, и массивные, как несколько диплодокусов, кит и кашалот, пасть которого – целая пещера, все они дышали дикой силой.

Затем планета дала укрепиться человеку; его царство было самым жестоким, самым могучим – и последним. Человек был чудовищным истребителем жизни. Погибли леса и их бесчисленные обитатели, все зверье было истреблено или порабощено. И было даже такое время, когда казались порабощенными самые неуловимые силы и безвестные металлы. Победитель овладел даже тою таинственной силой, которая сочетает атомы.

– Это самое бешенство уже явилось предвестником смерти Земли… Смерть Земли для нашего царства! – тихо прошептал Тарг.

Дрожь охватила его в скорби. Он думал о том, что все то, что еще живо в нем, без перерывов дошло до него с самого начала. Нечто такое, что жило в первобытном океане, в плодотворящей грязи, в болотах и лесах, на просторе равнин и в бесчисленных селениях человечества, что-то такое никогда не прерывалось вплоть до него… И вот! Он был единственным человеком, который еще трепетал на вновь ставшем необъятном лице Земли!..