Лапа со стальными когтями вырвала из моих рук светильник и отбросила далеко в сторону. Тьма сомкнулась вокруг меня, как тюремные стены.

Чудовище, по–видимому, ринулось на свою жертву, ибо я услышал страшный звук раздираемой плоти.

– Обещайте!…

Слабый голос, принесенный легким дуновением, произнес это слово как будто прямо мне на ухо.

И тишина.

Немного погодя открылась дверь.

В черной глубине родился свет – свет свечи или высоко поднятого потайного фонаря.

Неуверенные шаги, осторожно ступающие по темной лестнице.

Свет разгорался, приближаясь с каждой ступенькой.

Я увидел свечу.

Вставленная в примитивный подсвечник из обожженной глины, она колебалась в такт державшей ее руке. Короткие и толстые, словно сосиски, пальцы другой руки прикрывали пламя.

Когда свет упал на меня, обладатель свечи остановился и что–то пробурчал.

Толстая лапища больше не заслоняла огонек – она протянулась и схватила меня за плечо.

– Ну–ка, пошли!

В голосе звучала угроза.

Свеча дернулась, и я наконец увидел лицо – лицо кузена Филарета.

Я пробормотал его имя, но он не ответил.

Угрюмо таращась на меня, он еще сильнее сжал мое плечо и с силой подтолкнул.

Меня овеяло нежным ледяным дыханием, и я ощутил себя почти невесомым.

Но грубая враждебная сила по–прежнему владела мной, казалось, меня неумолимой хваткой сдавил мощный борец, затем будто змея обвила руки и ноги, спускаясь к запястьям и щиколоткам.

И я словно погрузился в глубокую и очень холодную воду.

– Ты будешь все видеть и слышать, но даю слово, мучений ты избежишь.

Приятная легкость не исчезла, но я оцепенел в полной неподвижности, исключающей малейшую возможность движения, – признаться, я и не пытался пошевелиться, боясь спугнуть сладостное ощущение покоя.

– Я простой пожилой человек и зла ни на кого не держу; хоть и мог бы обидеться на тебя; помнишь, как ты отказался добыть мне коростеля (вот славное было бы чучело!), и вообще – нет чтобы поймать одного из маленьких злых бесов с чердака, так ты еще и ловушку потерял, на которую столько времени и труда положено.

Я плашмя лежал на очень холодном столе, надо мной висела люстра с множеством рожков – в каждом по массивной свече витого воска, и все они горели ровным высоким пламенем, разливая мягкое золотистое сияние.

Голос кузена Филарета удалось признать сразу, но самого его я не видел: в поле зрения оказался лишь потолок с глубокой лепниной, где притаились бархатные тени, да еще самый дальний угол комнаты.

– Голову повернуть ты не можешь, а потому не видишь компанию, куда в скорости попадешь. Небось порадуешься встрече с ними; ладно уж, коли сам неподвижен, так и быть, покажу их тебе.

Послышалось пыхтение, будто кто–то изо всех сил раздувал тлеющую головешку, затем несколько раз что–то мягко ударилось о потолок.

Пламя свечей затрепетало.

Три тощие фигуры прибились к потолочным балкам; премного довольный кузен Филарет расхохотался и хлопнул себя по ляжкам.

– Вот они, голубчики… Узнаешь, не правда ли? Жаль только, не в моих силах сейчас заставить их повыкаблучивать кое–что, а не просто плясать по потолку этакими надутыми пузырями – впрочем, они и есть пузыри.

В его голосе звучало сожаление.

– И впрямь жалость берет. Я–то не из их числа… Лампернисс так мне прямо и заявил при оказии. Ах, чтоб его… К сожалению, не имею права отправить его в вашу компанию – у него, видите ли, привилегии! Ну, а с тобой…

Он замолчал, и его молчание длилось вечность.

– Насчет тебя мне толком не сказано… честно говоря, и сейчас не знаю – я, видишь ли, Кассаву был верный слуга, а доверенностью своей он меня не почтил; представляешь, уже несколько недель без дела сижу – ты–то понимаешь мои мучения. За тебя никто отчета не потребует, милый мой малыш, ведь поручили же мне толстого Чиика – а его–то случай не так прост, если верить перепуганным Грибуанам. Ладно, ладно… добрые времена вернулись к славному кузену Филарету, наконец–то поработаем – заживем вовсю и насладимся радостями бытия.

Я услышал серебристый перезвон инструментов и склянок.

– Гм, гм… – бурчал он, – надо бы поспешить, а то опять вмешается эта… тварь, она–таки хапнула у меня тетушку Сильвию!

Отличный был материал, да попробуй поработай со статуей, настоящей такой – твердокаменной!

Вновь звяканье склянок и стальных инструментов.

– А бедняга Самбюк, подумать только… Я–то любил его и хотел было законсервировать навечно. Какое там! Только пепел остался, вот ведь незадача; грубо сработано, по–моему!

– Ну, пора и за дело… Вроде как табаком потянуло, видно, опять где–то близко этот бездельник аббат шныряет. Не надейся – он не за тобой здесь шастает, я–то знаю, чего ему надо – только не дождется. Скоро уже и ночь на Сретение.

Тут я, наконец, увидел кузена Филарета.

Он облачился в халат из перекрашенной ткани и то размахивал длинным отточенным скальпелем, то пробовал его на ногте большого пальца.

– Скоро и ты к ним отправишься, – продолжал он, тыкая в сторону плясунов, толкущихся под потолком. – Вот только, увы, оставить тебе голос, как Матиасу Крооку, не удастся. Не я решаю… а вот он, видать, тоже в привилегированных ходил, хоть мне его и уступили… И вообще не мое дело решать всякие загадки, я человек простой.

Рука со скальпелем зависла над моим горлом и на мгновение замерла. Страха не было, напротив, меня охватило блаженное предчувствие спокойствия, великой безграничной безмятежности.

Но поблескивающее лезвие не опустилось.

Внезапно оно судорожно дернулось раз и другой, будто руку, нацеленную на мое горло, вдруг поразил испуг или паника.

Затем рука неожиданно исчезла из моего поля зрения и появилась физиономия Филарета.

Он был изжелта–бледен, в выпученных глазах застыло выражение гнусного страха. Кривящийся, сведенный испугом рот вперемежку с икотой выбросил умоляющие слова:

– Нет, нет – не хочу! У них нет такого права…

Где–то слегка скрипнули петли открывающейся двери.

Филарет успел пролепетать:

– Я человек простой… Дядюшка Кассав сказал…