С трудом переставляя ноги из-за налипающей на сапоги грязи, Бартоломью пробрался к передним лошадям. Ветер приподнял капюшон его плаща и пронзительно свистел у него в ушах. Он смахнул капли дождя с лица и, прищурившись, всмотрелся в непроглядную темень, но ничего не увидел. Он отыскал в кармане спичку и чиркнул ею по полоске металла в нижней части повозки – он надеялся, что она оставалась сухой. Спичка вспыхнула, неясно осветив окружающее.

Он вгляделся в дождь и выругался.

Там, где должен был быть деревянный мост – в нескольких дюймах от того места, где он стоял, – дорога заканчивалась стремительным потоком воды и деревянных обломков, который яростно сбегал по скалистой теснине вниз, к реке.

Мост исчез.

Бартоломью «сморгнул» капли дождя и прокричал:

– Мост смыло. Я собираюсь подать повозку назад, на случай, если часть дороги тоже размоет. Крепко держите вожжи, а я отведу лошадей.

Дрожащими пальцами Эри размотала вожжи с рукоятки тормоза и кивнула в знак того, что поняла. Капли дождя струились по его лицу, замедляя свой ход там, где достигали темной и густой щетины, которая успела вырасти, несмотря на то, что нынешним утром он побрился. Влага скапливалась у него на подбородке и стекала на его дождевик. Сердце Эри под непромокаемым плащом трепетало от страха. Адреналин закипел в ее венах, требуя от нее немедленного действия. Каким-то образом она должна была побороть панику и помочь Бартоломью. Позже будет время подумать о том, что они едва не сорвались в это глубокое ущелье и ревущую воду внизу. Впрочем, это все еще легко может случиться позже.

Время и страх – две химеры неведомого, – прижимали ее к земле, в то время как она старалась расслышать приказы Бартоломью, которые тот выкрикивал ей, а ветер старался отнести в сторону. Мысль о том, что надо на этой скользкой дороге повернуть повозку в сторону, была еще более ужасающей, чем идея полностью развернуть ее. С одной стороны отвесно высилась скала, другая, на которой едва оставалось место для проезда всадника, круто обрывалась к реке. Она попыталась припомнить, не проезжали ли они достаточно широкую площадку, на которую можно было бы завернуть, и обнаружила, что память ее чиста, как лист бумаги.

Лошади продолжали тихо ржать от ужаса, но спокойный голос Бартоломью и его твердая рука удерживали их в повиновении. Повозка затряслась и задребезжала, когда колеса попытались выехать из колеи и поехать прямо вместо того, чтобы вписываться в поворот дороги.

У Эри перехватило дыхание. Она наклонилась посмотреть, насколько они приблизились к краю обрыва. Ветер швырнул дождь ей в лицо. Она моргнула, чтобы прочистить глаза. За краем повозки все было черным. Она ждала, что колесо в любой момент может провалиться в пустоту. Если такое случится, она должна не поддаваться ужасу, а спрыгнуть с дальнего конца повозки. Но она вот-вот готова была впасть в истерику, и кожа ее уже покрылась мурашками.

Повозку тряхнуло снова, и она едва не свалилась с сиденья. Заднее колесо приподнялось в воздух. Когда колесо снова коснулось земли, она почувствовала, что оно заскользило, толкая повозку к краю ущелья. Все нутро у нее поднялось к горлу, и на какой-то тошнотворный миг ей показалось, что она уже падает.

– Бартоломью!

Вода попала ей в рот, когда она крикнула. Его дождевик бледно-желтым размытым пятном виднелся вдали. Вцепившись в вожжи, она побежала вдоль сиденья повозки к противоположной стороне, готовясь спрыгнуть. Сквозь шум дождя расслышала негромкое громыхание. Задняя часть повозки со стороны реки внезапно провисла.

– Она падает! – закричала Эри. – Бартоломью!

Повозка вдруг резко дернулась и остановилась, швырнув ее назад. В отчаянии она попыталась ухватиться за что-нибудь и закричала снова и снова.

– Я держу вас, держу!

Крепкая рука охватила ее поперек талии. Она сжалась в комочек на груди Бартоломью, бормоча тихую благодарственную молитву.

– Извините меня, – пробормотал он, безудержно прижимая свои губы к ее холодной, мокрой коже, покрывая ее отчаянными поцелуями. – О Боже, я чуть не потерял вас. Край обрушился, и повозка едва не свалилась вниз. Господь свидетель, если бы я потерял вас, я бы умер от горя.

Его губы у нее на щеке оказались удивительно теплыми. Теплыми и живыми. Она обняла его обеими руками, не обращая внимания на жесткие дождевики, коробившиеся между ними. Рев воды стих. Страх отступил. Время прекратило свой бег. Они уцелели, и они были вместе.

– Вы вся дрожите, – Бартоломью не мог понять, то ли она плачет, то ли это дождь струится у нее по щекам. Он натянул желтую промасленную ткань ей на голову и заправил волосы внутрь. Он подумал о том, что она могла сорваться в реку, и у него ослабли колени и свело желудок. Все, о чем он мог думать, было: «Спасибо Тебе, Господи, спасибо Тебе…»

Он вернул Эри в повозку слишком быстро. Страх и одиночество овладели ею в ту же секунду, как он отпустил ее. Ее глаза впились в его темное лицо. Если он пропадет из вида, она погибнет.

Ему пришлось закричать, чтобы она его услышала. Окружающий мир и буря вернулись на свои места.

– Положите все, что вам может понадобиться в течение несколько дней, в свой саквояж. Нам придется оставить повозку здесь.

– Куда мы пойдем?

– У меня есть друзья в двух милях отсюда. Мы поедем верхом, это не займет много времени.

Пока Эри собирала все, что им могло понадобиться, уши ее с тревогой вслушивались в слабое звяканье металла и нервное всхрапывание лошадей – Бартоломью распрягал упряжку. Ей так нужно было знать, что он рядом! Она запихнула завернутые в непромокаемую ткань остатки их обеда и смену одежды в свой саквояж. Затем, поддавшись мгновенному импульсу, она порылась среди своих платьев, пока не нашла фотографию своих родителей в рамочке и расшитый бисером мешочек, в котором лежали ее детская расческа и ложка, завернутые в расшитый ее матерью чудесный легкий шарф. Потерять это, если бы повозка свалилась в реку, было бы выше ее сил. И так плохо, что пришлось оставить книги и яркие раскрашенные тарелки, которые ее мать привезла из Греции. Но придется пока удовольствоваться мешочком. На секунду она провела пальцами по гладкой глазированной поверхности и закусила губу, увидев потрепанную кожаную сумку Бартоломью.

Вытянув шею, Эри смогла разглядеть, что Бартоломью по-прежнему возился с лошадьми. Зная, что мать сильно бранила бы ее за импульсивность, она стала засовывать одну за другой тарелки в его одежду. К тому времени, когда она покончила со всеми четырьмя, укрыв их рубашками Бартоломью и – она вспыхнула при мысли об этом – его нижним бельем, сумку была так набита, что ее едва удалось застегнуть.

– Вы готовы?

Эри виновато встрепенулась при звуках его голоса позади повозки:

– Да.

– Хорошо, вы сможете скакать без седла?

– Я… я никогда раньше не ездила верхом на лошади.

– Тогда вам придется ехать вместе со мной. Передайте мне сумки.

Веревкой, взятой из повозки, он связал две сумки вместе, озадаченно нахмурившись, когда почувствовал вес своей. Затем перебросил их через широкий круп кобылы, на манер седельных сумок. Захватив свое ружье из-под сиденья повозки, Бартоломью взобрался на лошадь, устроившись как можно дальше на крупе кобылы. Он положил свернутое одеяло поверх сбруи, чтобы устроить удобное сиденье, и помог Эри взобраться в него. Пока она расправляла юбки, чтобы они прикрывали ей ноги, он просунул руки вокруг ее талии и взял вожжи.

Эри могла бы поклясться, что две мили до поместья Апхем они ехали две недели. Сырость и холод проникли в ее кости, полностью заморозив ее снаружи и изнутри. Нижняя часть спины и внутренняя поверхность бедер болели. Она согревала себя мыслями о горячем кофе и теплой ванне, которую она примет, когда они наконец приедут к друзьям Бартоломью.

Пока они ехали, Бартоломью рассказал ей о том, что они с Джоном Апхемом вместе росли в Тилламуке.