На следующее утро, хотя Бартоломью и чувствовал себя усталым и безразличным, захватив с собой ружье, он все-таки выскользнул из дому до того, как Эри проснулась. Ночью дождь прекратился. К тому времени, когда, воспользовавшись упряжью Джона, Бартоломью оседлал Подснежника и доехал до главной дороги, предрассветное небо начало проясняться. Он ехал медленно, просто чтобы занять себя чем-нибудь и держаться подальше от домика. Один раз он выстрелил в оленя, стоявшего на краю луга. Охота не входила в число его талантов; пуля прошла в добрых шести дюймах над спиной животного. Олень подпрыгнул, почти мгновенно развернулся и исчез в кустах.

Крутая извилистая дорога была именно в том состоянии, в котором он и ожидал ее найти. Насыщенная влагой земля во многих местах сползла, обнажив иззубренную скальную породу. Кое-где наплывы грязи и валуны почти перегораживали дорогу. Он обогнул груду булыжников, радуясь тому, что ему не надо провозить повозку через все эти препятствия, включая то, которое вынудило его бросить все в самом начале. Когда он обогнул последний поворот и увидел ожидающую его повозку, увидел именно там, где ее оставил, его охватило чувство облегчения.

Вовсе не люди волновали его – на Траск-Толл-Роуд никогда не слышали о грабежах. Но валун или оползень могли с легкость сбросить повозку в реку, протекавшую в тридцати пяти футах внизу. Ему повезло – у колес его повозки лежало лишь несколько камней. Верхушка молодого деревца, вывороченного из земли бурей, лежала поперек брезента, прикрывающего ее.

Спешившись и привязав вожжи, он оттащил деревце в сторону и откинул брезент, чтобы оценить ущерб. Удовлетворенный тем, что ничего не пострадало, он вновь прикрепил чехол, а затем прошел за повозку к пропасти, зияющей на том месте, где когда-то был мост. Уровень воды в Саут-Форк был выше, чем когда-либо на его памяти, и вода буквально кипела. Несколько балок старого моста прибило к берегу, но большую часть просто унесло водой.

Он внимательно осмотрел склон горы над дорогой. По почти отвесному откосу будет трудно взобраться пешком и вовсе уж невозможно сделать это верхом на лошади. При попытке обогнуть холм в этих горах можно было потратить несколько дней, кроме того, существовала большая опасность заблудиться. Ему ничего не оставалось, кроме как вернуться к дому Джона и ждать, пока не прекратится дождь и рабочие не восстановят мост.

Без сомнения, Джон будет среди первых, кто пройдет по новому мосту – он, наверняка, беспокоится о своих домашних животных. Бартоломью вскочил в седло и поскакал обратно к дому.

В камине горел огонь, а на припечке стоял горячий кофе, но Эри не было. Чувство одиночества показалось ему пронзительным, как никогда. Он оставил в доме тушку кролика, которого он подстрелил на обратном пути, схватил холодное печенье с тарелки на столе и снова вышел наружу.

– Эри! Эри, где вы?

Казалось, тишина издевается над ним. Холодок пробежал у него по спине. Неужели с ней что-то случилось?

Его длинные, быстрые шаги поглощали расстояние, он осмотрел сначала уборную, а потом курятник. Он уже собирался распахнуть настежь дверь сарая, когда услышал нежный, чуточку хрипловатый женский смех. Смеялась Эри.

На мгновение Бартоломью замер, загипнотизированный звуком и неожиданным уколом ревности. С кем, черт возьми, она там смеялась? Пульс его бился неровно, кровь уже знакомо закипала, как всякий раз, когда она оказывалась поблизости; он распахнул дверь и шагнул внутрь.

– Ну, разве тебе не нравится здесь? – Эри тихо напевала где-то в глубине неосвещенного сарая.

Бартоломью подождал, пока глаза привыкнут к темноте, и увидел ее.

С волосами, уложенными в свободный большой узел так, что они вились вокруг ее лица, Эри лежала навзничь на сене. Ее ноги были задраны под юбкой в не совсем приличной позе, которая позволяла видеть изящно очерченные лодыжки под сапогами маленького Джона. Высоко над головой с вытянутых рук свисал котенок, он жалобно мяукал. Захваченный открывшимся зрелищем, Бартоломью смотрел, как она опустила котенка ниже и прижала его шелковистую головку к подбородку. Ему казалось, что он слышит, как мурлычет котенок, что это он ощущает шелковистую кожу Эри на своем лице.

Желание броситься на сено рядом с ней, завалить ее котятами так, чтобы она была слишком занята возней с ними, чтобы сопротивляться его ласке, подхватило и перенесло его на три шага вперед, потом он стиснул кулаки, сжал зубы и пошел своей обычной походкой. Но с каждым шагом, приближавшим его к ней, его решительность сдерживать свою безудержную тягу к ней и намерение положить конец растущей интимности между ними ослабевала. Сухая веточка хрустнула у него под ногой. Эри оглянулась и увидела его.

– Бартоломью? – она села, прижимая котенка к груди. – Где вы были весь день? Я начала беспокоиться, когда вы не вернулись домой к обеду.

Он усмехнулся уголком своего чувственного рта:

– Да, я вижу, как вы беспокоились.

Поцеловав котенка в розовый носик, она сказала:

– Я должна была чем-нибудь заняться, чтобы не сойти с ума, ожидая вас, – пушистый комочек выбрался у нее из подола, вскарабкался ей на плечо и, покачиваясь, старался удержаться там, пока она грациозно поднималась, улыбаясь своей колдовской улыбкой.

Она скучала по нему; он видел это по ее глазам. Она беспокоилась о нем. Неожиданно в темный, затхлый сарай ворвалась весна, наполнив его – и Бартоломью – бодрящим светом. Ему захотелось мчаться с ней по лесу, взбираться на деревья, охотиться на лягушек, делать всякие глупости. Он снова чувствовал себя семнадцатилетним, полным энергии и пылко влюбленным.

– Поехали на разведку вместе, – сказал он, вытаскивая соломинку из ее волос.

Как пылинки в солнечных лучах, ее смех взлетел к потолку, к толстым балкам перекрытия:

– Вы сошли с ума, там слишком грязно.

– Как хотите. Тогда покормите меня.

Котенок вцепился лапками в веточку, которая выпала из волос Эри. Не отрывая глаз от Бартоломью, она взяла веточку у шалуна. Что-то в его хриплом голосе пробудило в ней внутреннюю дрожь. Она опустила котенка на землю и пошла прочь из сарая, Бартоломью последовал за ней. Дом от уродливого и грязного двора фермы отгораживали пихты Дугласа. Когда они проходили мимо деревьев, Эри, которая при любом удобном случае высматривала птиц, указала ему на маленькую серую птаху, порхающую по нижним ветвям. Головка птички с черным «капюшоном» отличала ее от других обычных воробьев, летающих вокруг.

– Смотрите! – закричала она. – Темноглазая юнко[6].

Бартоломью улыбнулся:

– Мы называем их орегонскими юнко.

Приподняв брови в знак удивления, она произнесла:

– Они живут не только в Орегоне. У нас в Цинциннати их тоже полно.

– Но только не с черным капюшоном и каштановой мантией, таких у вас нет. Это западная разновидность, «орегонская юнко» – их научное название.

Поперек тропинки, которая вела с дороги мимо дома к сараю и другим подсобным помещениям, ссорились краснокрылые черные дрозды – они не могли уладить «территориальных претензий» на грядку с цветами.

– Они начинают вить гнезда, – сказала Эри.

– Весна.

Казалось, его теплый взгляд проникает в самую ее душу. На мгновение Эри испытала то самое головокружительное пьянящее ощущение, которое охватывает всех женщин с начала времен, когда их призывает избранник. Душа к душе. Сердце к сердцу. Зов, на который она так сильно хотела ответить.

Она проснулась с воспоминаниями о его поцелуе и со страстным желанием испытать его снова. Что он имел в виду, когда сказал, что умрет, если не возьмет ее? Понравился ли ему поцелуй так же, как и ей? Это был ее первый поцелуи, если не считать того мокрого, неуклюжего лобзанья, которым наградил ее Иан на ее двенадцатый день рождения. Но Бартоломью, наверняка, целовал многих женщин, помимо своей жены.

Мысль о Хестер Нун снова вызвала то чувство вины, которое возникло у Эри после бегства Бартоломью прошлой ночью. Она целовала мужа другой женщины, и, что еще хуже, она надеялась, что этот поцелуй повторится. Ее мать отнеслась бы к такому очень серьезно – несмотря на все модные разглагольствования о том, что незамужняя женщина должна знать о физических отношениях между мужчиной и женщиной. Деметрия Скотт научила свою дочь понимать разницу между любовью и плотским грехом. Однако знание о той опасности, которую неизвестный акт представлял для ее бессмертной души, отнюдь не мешало Эри желать Бартоломью.