Тетрарх весь поник, подавленный.

Он был связан словом. Народ ждал. Но, может быть, смерть, предсказанная ему, обратившись на другого, отвратится от него самого? Если Иоканан действительно пророк Илия, он сумеет избегнуть ее; а если это не так, убийство не имеет особого значения.

Маннэи, стоявший поблизости, угадал его намерение.

Вителлий подозвал его к себе, чтобы передать ему пароль, так как яму охраняла стража.

Все почувствовали облегчение. Еще минута, и все кончится!

А между тем Маннэи замешкался.

Он вернулся потрясенный.

Сорок лет исполнял он обязанности палача. Это он утопил Аристовула, задушил Александра, сжег заживо Матафию, обезглавил Зосиму, Паппуса, Иосифа и Антипатра[52], — а сейчас он не осмелился умертвить Иоканана! Зубы у него стучали, он дрожал всем телом.

У самой ямы перед ним предстал великий ангел самаритян, весь покрытый глазами, потрясавший огромным мечом, красным и зубчатым, точно пламя. Маннэи привел двух воинов, которые могли подтвердить его слова.

Но они никого не видели, кроме одного иудейского военачальника, который бросился на них и которого теперь уже не было в живых.

Бешенство Иродиады излилось потоком низменной и кровожадной брани. Она обломала себе ногти о решетку галереи, и два изваяния львов, казалось, грызли ей плечи и рычали так же, как она.

Антипа последовал ее примеру. Священнослужители, воины, фарисеи — все взывали к отмщению; другие негодовали на то, что медлят доставить им развлечение.

Маннэи вышел, закрыв лицо руками.

Гостям казалось, что время тянется еще дольше, чем в первый раз. Им это наскучило.

Вдруг послышались гулкие шаги по переходам. Тревога стала нестерпимой.

Показалась голова, — Маннэи держал ее за волосы, вытянув руку, гордясь рукоплесканиями.

Положив голову на блюдо, он подал ее Саломее[53].

Она быстро поднялась на хоры. Несколько минут спустя голову принесла обратно та самая старуха прислужница, которую тетрарх уже заметил утром на плоской кровле дома, а потом — в опочивальне Иродиады.

Он отвернулся, чтобы не видеть головы. Вителлий бросил на нее равнодушный взгляд.

Маннэи сошел с помоста и показал голову римским военачальникам и тем, кто пировал на этой стороне.

Все внимательно оглядели ее.

Острое лезвие меча, скользнув сверху вниз, задело челюсть. Углы рта судорожно перекосились. Кровь, уже запекшаяся, пятнила бороду. Закрытые веки были бледны, точно раковины. От светильников падали вокруг лучи света.

Голову передали на стол священников. Один фарисей из любопытства перевернул ее; Маннэи снова поставил ее прямо и поднес Авлу, который от этого проснулся. Сквозь прорезь ресниц мертвые зрачки и зрачки потухшие словно сказали что-то друг другу.

Затем Маннэи предъявил голову Антипе. По щекам тетрарха потекли слезы.

Огни гасли. Гости разошлись. Антипа остался один. Прижимая руки к вискам, он не спускал глаз с отрубленной головы, а Фануил, стоя посредине огромного нефа, воздев руки, шептал молитвы.

На восходе солнца явились те двое людей, которых когда-то послал Иоканан, и принесли долгожданную весть.

Они поведали ее Фануилу, и тот возрадовался.

Затем он показал им скорбный предмет, лежавший на блюде среди остатков пиршества. Один из прибывших промолвил:

— Утешься! Он сошел к мертвым, дабы возвестить о Христе.

Теперь лишь понял ессей слова: «Я должен умалиться, дабы возвеличился он».

И все трое, взяв голову Иоканана, направились по дороге в сторону Галилеи.

Голова была очень тяжелая; поэтому они несли ее по очереди.