«Гриб» я нахожу без труда. Это обычный ночной бар. Козырек над входной дверью имеет форму шляпки огромного гриба, на вид ядовитого. Перед дверью стоит зазывала – продрогший жалкий тип с двумя сосульками под носом, обещающий проходящим мимо сильные ощущения. Он уверяет, что внутри самые красивые девочки Парижа, нагишом и в цвете... Я делаю вид, что дал себя соблазнить его трепотней, и вхожу в «Гриб».

Заведение не хуже любого другого. Даже привлекательное. Маленькое, уютное, теплое и приветливое. Столы имеют форму гриба, так же как стулья, стаканы и морда бармена.

На крохотной эстраде три девочки, все хореографические таланты которых заключаются в умении вертеть задницей, исполняют классический для таких мест танец.

На всех из одежды только страусиное перышко, чего, на мой взгляд, вполне достаточно. Мне бы даже хотелось, чтобы сквозняк унес и перышко, потому что девочки очень неплохо сложены. Но в этой крысиной норе скорее можно увидеть самку динозавра, чем сквозняк. Я забираюсь на табурет и велю бармену найти самый большой стакан и наполнить его самым лучшим виски. Он все исполняет быстро.

Пока льдинка медленно тает в моем пойле, я охватываю присутствующих профессиональным взглядом. Моей сетчатке не приходится перегреваться! На фронте затишье, как писали в коммюнике генерального штаба в те дни, когда гибла всего тысяча человек. Все парни, сидящие в «Грибе», выглядят нормальными гуляками, пришедшими выложить три «штуки» за бутылку выдохнувшегося шампанского.

Я спрашиваю себя, а на что я, собственно, надеялся. Лучше вернутьс на улицу Курсель, потому что в заведении мамаши Бордельер идет куда более приятное для глаз шоу, чем тут...

Три красотки еще некоторое время вертят своими станками, потом уходят, эффектно качнув перышками.

Пианист – а пианист составляет весь оркестр – играет мелодию, от которой хочется почесаться, после чего выходит безголосая певичка, затянутая в длинное, плотно облегающее платье из белого атласа. Она воет песню, рассказывающую о неприятностях легионера, который из-за своей шлюшки опоздал на вечернюю поверку. Это может выжать слезу даже из кирпича! Все веселятся, за исключением малышки из гардероба, которую шедевр берет за живое. Должно быть, ей в лифчик попал горячий песок.

Я допиваю мой третий стакан виски и собираюсь заказать четвертый, что совершенно логично, но бармена отвлекает телефонный звонок. Он вынимает аппарат из ниши и снимает трубку.

– Алло?

Звучит громкий мужской голос. Гарсон смотрит на клиентов, и его взгляд останавливается на мне.

– Это вас, – говорит он.

– Пардон?

– Вас к телефону...

И кладет трубку мне в руки. Я смотрю на кусок эбонита, как утка на рожок для обуви, и спрашиваю себя, что это такое. Наконец ко мне возвращается моя инициативность и я прижимаю трубку к уху.

Мужской голос, очень густой и серьезный, спрашивает, я ли комиссар Сан-Антонио.

Я отвечаю, что минуту назад готов был в этом присягнуть, но сейчас мое удивление так велико, что я вполне могу быть Реем Вентурой или президентом Аргентины.

Невидимый собеседник смеется.

– Все также остроумны, господин комиссар?

– Все больше и больше, – отвечаю. – Даже продаю хохмы в маленьких пузырьках тем, кто от рождения обделен серыми клеточками.

– Скажите, – продолжает неизвестный, – вам хочется узнать нечто новое по делу Стивенса?

– В общем, да. А у вас что-то есть?

– Я знаю место, где вы это найдете...

– Вы это узнали от вашего пальца?

– Точно.

– Я вас слушаю...

– Вы знаете Лувесьенн?

– Немного. Один мой приятель держит там ресторанчик на берегу Сены.

– При въезде в местечко, на шоссе, есть владение, Которое называется «Вязы».

– Возможно.

– Даже наверняка...

– И что?

– То, что если вы туда съездите, то, возможно, пополните свое образование...

– Вы так считаете?

– Считаю.

– А если это ловушка?

– Слушайте, Сан-Антонио, вы часто видели, чтобы полицейским устраивали ловушки? Вам прекрасно известно, что если кто из ваших и гибнет, то только в открытых перестрелках или из-за непрофессионализма...

– А вы, конечно, призрак Калиостро?

– Скажем просто, что я друг...

– Желающий мне добра?

– Вот именно, желающий вам добра. Он смеется и кладет трубку. Я делаю то же самое.

Расплачиваясь за выпитое, я задаю бармену вопрос, вертящийся у меня на языке:

– Тот, кто звонил, обрисовал меня?

– Да.

– Он вам сказал, что я сижу в баре?

– Да

Я вылетаю на улицу, не дожидаясь сдачи. Если таинственный «друг» мог дать эту деталь, значит, он видел меня на табурете. Выходит, он был где-то поблизости

На улице народу немного... Продолжается дождь... Мостовые и тротуары блестят, а неоновые вывески дрожат в этой сырости, как клубничное желе...

Я ищу вокруг бар. Их там целая куча. Искать телефониста бессмысленно.

Что-то мне подсказывает что есть духу нестись в Лувесьенн. Это «что-то» – старое доброе чутье Сан-Антонио.

В путь!

Я снова еду к Этуаль. Туристы, у которых дома, очевидно, нет глаз, таращатся на Вечный огонь на могиле Неизвестного солдата. Сворачиваю на авеню Гранд-Арме. Мощная «де-сото», раздраженная моей скоростью, пытается меня обогнать. Тогда я чуть нажимаю на газ, и все становится на свои места.

Дорога до Лувесьенна занимает четверть часа. Кажется, в этом районе все давно спят. Останавливаюсь перед табличкой с названием городка. Дождик не прекращается...

Я поднимаю воротник плаща и щупаю под левой мышкой, там ли Проспер.

Проспер – это игрушка калибра девять миллиметров, позволяющая мне выдавать билеты до рая.

Я вооружаюсь электрическим фонариком и отправляюсь на поиски «Вязов». Мне не приходится блуждать долго – сразу же натыкаюсь на ржавые ворота с мраморной табличкой «Вязы». Надпись почти стерлась, но прочитать ее можно. Прежде чем войти, осматриваю уголок. Оказывается, это заброшенный старый дом прошлого века с гипсовыми украшениями на фасаде. Маленький парк зарос травой. Настоящая декорация для фильма про привидения.

Я прохожу в ворота и следую по аллее, еще различимой в этом царстве предоставленной самой себе зелени.