— Твоя правда, начальник, — нехотя согласился Скобарь, поражённый проницательностью Мютеля, — немножко все было по-другому.

«По-другому» было так: на дело они пошли всемером — сам Скобарь, Колька Бриллиантик, Левак, брат его Серёга, Тимошка Просвиркин, Володька и ещё один, которого «Скобарь» не знал. Роли были расписаны заранее: один присмотрел денежного «пассажира», другие, «закопёрщики», устроили небольшую «давильню» у окошка, отвлекая внимание жертвы, Скобарь «щипнул лопатник у фраера», который тут же «спулил Леваку». Потом они в чайной поделили деньги: Бриллиантику перепало 120 рублей; Леваку с Просвиркиным — по 75; Володьке — 30; Серёге — 18; неизвестному он дал 24 рубля, а остальное взял себе. Из чайной они разошлись в разные стороны. Скобарь пошёл на Александровский рынок, где купил пальто, сапоги, папаху и другие вещи. Приехав домой, он отдал 500 рублей матери, которая их куда-то спрятала. Потом они вместе с нею уехали в Великое село к бабушке.

Пришлось надзирателю Шубину снова ехать в Великое Село для задержания матери Крылова, Варвары. Приехав в деревню, он, однако, её там не застал. По словам Ягуповой, дочь её заболела и уехала в Псков, в больницу. Пришлось возвращаться обратно в город. В больнице, где находилась на излечении Варвара Крылова, Шубин переговорил с лечившим её врачом, и тот сказал, что болезнь у пациентки застарелая, хроническая, лечению не поддающаяся, но для жизни не опасная, а потому не далее как через два дня он её выпишет. Пресекая возможность растраты украденных денег, задержали всех живущих в городе и окрестностях родственников Крылова. После того как Варвара Крылова вышла из больницы, арестовали и её. На первом же допросе она созналась, что получила от своего сына деньги, сколько — точно не знает, потому что не считала. Их она, по её словам, отдала своей матери, перед тем как ехать в Псков ложиться в больницу. Сказала, что в свёртке документы, и попросила спрятать до поры. Забрав с собою из тюрьмы Татьяну Ягупову, Шубин в третий раз за эти дни выехал в деревню Великое Село. Ягупова на его требование выдать деньги, оставленные дочерью, сначала пробовала «финтить», сказала, что не знает ни про какие деньги. Но Шубин пригрозил ей соучастием, и она призналась, что дочь отдала ей на сохранение «какие-то документы», которые она уложила в жестяную банку и закопала на гумне. В жестянке, найденной в указанном месте, оказались спрятаны, завёрнутые в бумагу и ветошь, 575 рублей кредитными билетами.

Нельзя сказать, чтобы Петя Скобарь был явлением уникальным. Молодёжная преступность в конце XIX — начале XX века была распространена во всем мире. По мере роста городов, механизации труда родители стали работать на производстве, а дети оказались предоставлены сами себе. Их миром стала улица, а на ней заправляли всем «люди среды», как тогда называли уголовников. Законы улицы, её язык, образ мышления, — все это впитывалось мальчиками и девочками, а убогость быта и материальная стеснённость часто толкали их на первые криминальные «подвиги».

Однако путь в воры был открыт далеко не для всех: «люди среды» отбирали из ребятишек лучших, самых на их взгляд способных. Отбирали и начинали учить ремеслу. Существовали целые «воровские колледжи», об этом полиция знала не понаслышке. В восьмидесятых годах XIX века достоянием гласности стали опубликованные в одной из парижских газет откровения 14-летнего вора, пойманного с поличным на улице. На допросе в комиссариате мальчишка проболтался о том, что, состоя «учеником колледжа», должен был обязательно принести что-нибудь своим «профессорам», иначе его бы побили. Прижатый к стенке «студент факультета карманной тяги» рассказал, что науку воровства преподают нескольким десяткам таких же, как он сам, парижских «мальчиков из предместий» два опытных вора-англичанина. Каждое утро в доме, где идёт обучение, выставляется манекен, изображающий мужчину, экипированного как положено джентльмену. Над каждым карманом костюма, в каждый шов его платья вшиты маленькие, но звонкие колокольчики. По карманам «джентльмена» распиханы часы, платки, бумажники, портсигары и прочие предметы, что обычно носят в карманах богатые люди. «Профессор» на глазах у «студентов», действуя точно и аккуратно, опустошает карманы манекена, ни разу не потревожив колокольчик. Его коллега в этот момент поясняет детям, как точны должны быть движения, как выверены, быстры, но не суетливы. Давая пояснения, он обучает тому, как можно этого добиться. После объяснения начинается практика. Однако, по словам мальчика, опытности не хватает почти никому. Колокольчики поднимают тревогу, и «попавшемуся» достаются изрядные колотушки — для закрепления пройденного. Сам погоревший на краже «студент» сетовал на то, что позабыл от волнения одну из основных сентенций своих наставников: «Залезть в карман трудно, но ещё труднее вынуть руку с добычей так, чтобы не потревожить клиента». Он сказал, что на манекене у него получалось, а вот на улице нет.

Неизвестно, существовали ли подобные «учебные заведения» в России, но судя по богатой криминальной биографии Скобаря, пять раз судимого к пятнадцати годам, натаскивать на «дело» его начали с самого юного возраста.

В Японии к занятию воровским «ремеслом» готовили основательно, с соблюдением древних традиций. Как правило, «профессия» передавалась по наследству, и папаша-вор начинал готовить своё чадо с колыбели, тщательно массируя младенцу ручки, развивая в них гибкость. Когда мальцу исполнялось десять лет, его вели в тайную школу, к «мастеру-сенсею», отошедшему от дел опытному вору. Брали туда не всех, требовалось проявить склонность натуры и доказать ловкость шаловливых ручонок. Отец с гордостью докладывал, что его сынок мимо себя ничего плохо лежащего не пропускает, и если это не было пустой похвальбой, сенсей брал новичка в обучение. Учили, как всякому другому делу, начиная с азов. Натаскивали мальчишек на проникновение в запертые помещения, обшаривание одежды. (У японцев долго не было карманников из-за отсутствия карманов на одежде. Все, что мы носим в карманах, японцы носили в рукавах или на поясе-шнурке.) Курсантов тайной школы учили убегать от преследователей, ловко двигаться в толпе, борцовским приёмам, фехтованию, и даже слегка пытали, приучая ученика с малолетства терпеть боль. Параллельно с этим ученики обслуживали дом сенсея, выполняя хозяйственные и иные работы, что было своеобразной платой за обучение.

Через несколько лет группу старших учеников ждал «выпускной экзамен». Несколько опытных воров, приглашённых мастером, выводили «молодых» на первое дело. Обычно для этого выбирали толпу, собирающуюся на площадях по случаю праздника. Ученики растворялись в толпе, а вечером собирались в условленном месте. Пришедшие с добычей становились отныне «дипломированными» ворами — их принимали как равных опытные мошенники, усаживая с собою в один круг. Провалившие «экзамен» до следующей «переэкзаменовки» прислуживали своим более удачливым товарищам, вошедшим в круг «настоящих» воров. Задержанных во время этого испытания и заключённых в тюрьму не жалели — это были нерадивые ученики, признававшиеся неспособными к ремеслу.

Затем начиналась специализация: одних учили «работать» на улице, других — в магазинах, третьих — в домах. Когда в Японии построили железные дороги, стали готовить поездных воров, «майданщиков», как их называют в России. Они считались среди японских уголовных большими ловкачами. Блатной эпос Страны восходящего солнца запечатлел передающуюся от поколения к поколению байку о том, как в вагоне поезда зашёл разговор о воровстве и один из пассажиров, известный адвокат, возвращавшийся домой после выигранного процесса, заявил во всеуслышанье, что-де во всем виновато ротозейство самих обворованных, а вовсе не ловкость воров. «Вот у меня, — хвастался он, — ещё никто никогда ничего не украл! А все потому, что я держу ухо востро». Сойдя с поезда на нужной ему станции, адвокат обнаружил, что у него с пояса срезали сумку с деньгами, гонорар за процесс. Удручённый, он поплёлся домой и на пороге своего дома нашёл подброшенную ему сумку, ту, что пропала в поезде. В неё была вложена записка: «Никогда не рассуждайте о том, чего не знаете. Великодушный вор». Такое поведение характерно для воров, считавших своё занятие родом искусства. Они старались жить в рамках определённых традиций удальства, в которых благородству отводилась далеко не последняя роль.