Генрих Иванович медленно приблизился к Елене, положил свои большие ладони ей на плечи, стал поглаживать их, с каждым разом все напористее, с моложавой страстью. Его пальцы проникли под выцветшее платье со стороны подмышек, слегка царапнувших его кожу порослью, ухватились за маленькие грудки, сжали мягкие соски…

Елена перестала завывать и просто сидела с чуть приоткрытым ртом, уставясь большими глазами в пустоту.

Генрих Иванович подхватил жену на руки и положил ее тут же, на ворох кленовых листьев, мумифицированных в своем многоцветий. Белецкая не сопротивлялась, но и никак не реагировала на ласки мужа, глядя на лунную половинку, повисшую между корявых яблоневых веток.

Шаллер задрал платье жены до самого подбородка и проник в ее бесцветное тело с напором молодого жеребчика…

Позже, сидя на веранде, хлебая липовый чай и просматривая газеты, полковник наткнулся на маленькую заметку в еженедельнике — Курьер", рассказывающую о странном пациенте доктора Струве. Молодой кореец обратился к врачу с жалобами на то, что у основания его черепа выросли перья, похожие на куриные. Доктор Струве не смог прокомментировать этот факт, ссылаясь на то, что науке такие прецеденты неизвестны.

Генрих Иванович отставил чашку с чаем и, сняв телефонный рожок, попросил телефонистку соединить его с г-ном Струве.

— Да мало ли чего с корейцами бывает, — сказал медик. — Это же корейцы — таинственный народ!.. Впрочем, факт так или иначе достойный любопытства!.. Как себя чувствует госпожа Елена?

— Спасибо.

— Старайтесь ее беречь! — И мысленно Струве добавил: — Для меня".

Все последующие дни Шаллер усиленно размышлял над тем, как так могло случиться, что его фамилия не фигурирует в списках Белецкой. У него подчас возникали любопытные теории, например, что он человек Вселенной и поэтому его душа не зафиксирована в мирских списках, а значится где-то в космических анналах. В такой момент к Генриху Ивановичу возвращалось спокойствие, и он подолгу играл двухпудовыми гирьками, подбрасывая их к потолку, а затем подставляя спину так, чтобы железяки приземлялись между лопаток.

Но иной раз полковник вдруг пугался, что его теории ошибочны, что это волюнтаризм жены лишил его фамилию права на существование в летописи или что он, Генрих Иванович Шаллер, вовсе не существует в этом мире, что он нечто сродни Летучему Голландцу: вроде видим, а на самом деле — оптический обман. В такие минуты, лелея свое депрессивное состояние, он уходил к китайскому бассейну и часами сидел в нем, словно кабан, загнанный в воду кусающимся гнусом.

В один из таких дней, напоенных меланхолией, около бассейна появился Джером.

Он сел на корточки возле самой головы Шаллера, покоящейся на бортике, и долгое время молча наблюдал, как минеральные пузырики щекочут тело полковника.

— Фигово? — спросил подросток, разглядывая гениталии Генриха Ивановича, искривленные слоем воды. Они казались мальчику втрое меньше обычного.

— Что? — спросил полковник.

— Плохое настроение?

— Ты давно здесь?

— Я?.. Минут пять сижу.

— Я не слышал.

Джером не спеша разделся и спустился в воду рядом с Шаллером.

— Никак не могут найти убийцу Супонина!

Генрих Иванович ничего не ответил.

— Тебе не скучно?

— Почему ты спрашиваешь? — удивился полковник.

— Потому что мне кажется, что тебе не скучно.

— Да, я не скучаю.

— Как ты думаешь, скучают ли животные?

— Право, не знаю.

— Я не спрашивал, знаешь или нет, мне интересно, что ты думаешь. Вот лоси, например?

— Думаю, что нет, — ответил Шаллер.

— И я так думаю. Грустить могут, а вот скучать — нет. Ты бы хотел стать лосем?

Генрих Иванович расхохотался так, что к противоположному бортику пошла волна от его сотрясающейся груди.

— Ты чего ржешь! — обиделся Джером. — Чего смешного!

— Прости меня, это я так! — сквозь смех отвечал полковник. — Лосем, говоришь!..

— Почему люди бывают иногда такими омерзительными?

— Прости!.. Ну а чего, можно и лосем… Лосем даже интересно!..

— Ты похож на борова! — сказал сердито Джером. — Тебе никогда не стать лосем!

— И, оттолкнувшись ногами от дна, поплыл по-собачьи на середину бассейна.

— Будешь тонуть, не спасу! — со смехом пригрозил Шаллер.

— Да пошел ты! — огрызнулся мальчик и, всем ртом хлебнув воды, заколотил руками по поверхности.

Полковник поймал его за ногу и притянул обратно к бортику:

— Не суетись.

—Чего хватаешься!

— Могу отпустить, — сказал Генрих Иванович и отпустил. Джером тут же пошел ко дну.

— Да ты меня утопишь! — закричал он, выныривая.

— Как котенка, — подтвердил полковник и слегка ткнул ладонью макушку Джерома, словно мячик.

Мальчик вновь погрузился под воду, а вынырнув, что есть мочи заорал:

— Да ты чего!!! Совсем озверел, боров проклятый!

— А ты не груби! — И вновь шлепок по голове, как по мячику…

Позже, когда мальчик окончательно отдышался, они беседовали, упершись спинами в стенку бассейна.

— Я не боюсь смерти, — говорил Джером.

— Потому что она далека от тебя, как… — Генрих Иванович запнулся. — Как Млечный Путь от Земли.

— Никто не знает, как далека от него смерть, — возразил Джером.

— Это — философия. Вероятность того, что ты проживешь намного дольше меня, гораздо выше, нежели та, что твоя смерть придет раньше моей.

— Ты ошибаешься.

— Почему?

— Ты же знаешь, кто убил Супонина?

— Тебя не убьют.

— Откуда такая уверенность?

— Потому что я не позволю этого.

— Ты самонадеян.

— Нет, я уверен.

— Ты зависишь от него?

— От кого?

— От убийцы.

— Ты чего-то ждешь от него. Он что-то делает для тебя. Я чувствую… И пока он не доделает этого, ты в его власти. Я прав?

— Ты не умрешь.

— Он недавно опять избил меня.

— За что?

— Ведь я убиваю кур. Пришел отец Гаврон и пожаловался на меня. Он меня и избил.

— Почему ты убиваешь кур?

— Честно?

— Хотелось бы.

— Понимаешь, я сам не знаю… Какое-то влечение… Я сам сначала боялся, что это нездоровое чувство. Но потом я представил, что убиваю кошку, собаку, человека… Ничего такого приятного… Только куры… Я их ненавижу!

Сворачиваешь голову — и облегчение…

— Поплаваем?

— Не хочется что-то… Ты знаешь, когда я сегодня пришел сюда, мне показалось, что в бассейне убывает вода. Видишь полоску темную на бортике?

— Вижу.

— В прошлый раз вода доходила до нее. Это ее след.

— Сухо. Вода и испаряется.

— А как твои женщины?

— Никак.

— Что, старый стал?

— Наверное.

Они некоторое время помолчали, щуря глаза от солнца.

— Кого он убьет следующего? — спросил Джером.

— С чего ты взял, что он будет убивать?

— Это ты ему ребра сломал?

— Было такое.

— В его глазах — желание…

Генрих Иванович ничего не ответил, выбрался из бассейна, растерся полотенцем, махнул Джерому рукой и пошел своей дорогой.

— Испаряется бассейн, — сказал Джером, глядя на полоску, свидетельницу предыдущего уровня…

Лизочка Мирова собиралась ложиться спать. Она сидела перед зеркалом в шелковом пеньюаре, подаренном ей г-ном Туманяном, и неторопливо расчесывала волосы. Она делала это уже сорок минут и размышляла подевичьи.

— Как все в жизни переплетено, — думала девушка. — Ах, какие витиеватости уготавливает судьба! Ждешь одного, а случается другое. И подчас это другое гораздо приятнее и лучше, нежели то, чего ты ждала. Причудлива жизнь!" Лизочка наконец отложила в сторону гребень, полюбовавшись пушистостью своих волос в зеркале, скинула с себя пеньюар, оставаясь в ночной рубашке, и легла в постель.

Генрих Иванович Шаллер ласкал ее на этой кровати. Здесь, в этой комнате, он сделал ей впервые больно, отобрав то, без чего девушка становится женщиной. В этой же комнате он причинил ей еще большую боль, отвергнув любовь.