Из лексикона горожан исчезли такие вопросы, как: — А помните ли вы, десять лет назад?..", — А помнишь ли ты, моя любимая, как я тебя обнимал в вишневом саду?..", — Помнишь ли ты, мое сокровище, когда тебе было всего два годика, ты написал генералу на сапоги?..".

В публичной библиотеке перестали спрашивать старые газеты. Они лежали на полках запыленные, желтея от ненужности. Уроки истории проходили в школах попрежнему, но это была мировая история, в которой не оказалось места истории Чанчжоэ. Город забыл свою историю.

Накануне сладкого ветра мадмуазель Бибигон родила лейтенанту Ренатову ребенка, но так как мальчик появился в пограничное с воспоминаниями время, мать и отец забыли о нем, оставив в родильном доме. Таких — сирот памяти" впоследствии оказалось множество, и через некоторое время власти приняли решение открыть сиротский дом-интернат, которому впоследствии было дадено имя — Графа Оплаксина, павшего в боях за собственную совесть".

Как-то в субботу мадмуазель Бибигон молилась в чанчжоэйском храме и задержалась в нем допоздна, прося Бога о снисхождении ко всем ее будущим грехам.

— Бог простит! Бог великодушен! — услышала она за своей спиной голос митрополита Ловохишвили. — Но Бог-то православный, и слышит Он голоса лишь православных.

— Я — православная, — ответила мадмуазель Бибигон.

— А имя у тебя иностранное, — огорчился наместник Папы. — И мадмуазелью ты называешься! Нехорошо!

— А что же делать?

— Менять! И тогда Бог услышит тебя.

— Я согласна.

Митрополит Ловохишвили обрадовался столь легкой победе и предложил своей прихожанке имя Евдокия.

— Хорошее имя.

— Ну и славно! Будешь теперь Евдокией. Дусей сокращенно!

— Тогда и отчество мне нужно.

— А как отец твой звался?

— Не было у меня отца.

— Ну что ж, — задумался митрополит. — Дам тебе имя моего отца. Красивое имя!

Отца моего звали Андреем, и отныне ты будешь зваться Евдокией Андревной!

Таким образом и произошла Евдокия Андревна, жена лейтенанта Ренатова, впоследствии капитана в отставке.

— Вот оно что! — воскликнул Генрих Иванович. — Ах, вот почему моего имени нет в летописях! Это ветер! Ветер, принесший дурман забвения!.. Господи, какая простая причина! А я мучаюсь, как глупый ребенок!

Полковник Шаллер ласково погладил страницы, присланные славистом Теплым, и в первый раз за долгое время расслабился.

Он ощутил блаженство человека, чей смертный приговор, вынесенный врачами, не подтвердился. Генрих Иванович с умилением разглядывал березовый лист, прилипший к оконному стеклу, любовался его медленным движением к карнизу и неутомимо повторял про себя: как прекрасна жизнь!

В приподнятости своей Шаллер даже испытал сексуальное желание и поискал в воображении объект, которому это желание наиболее соответствовало.

— Лизочка Мирова, — прикинул полковник. — Глупое и милое создание! Как хорошо, что ее жизнь обустроилась!.. А этот Туманян вовсе не промах! Как хорошая гончая, идет по моему следу. Сначала Франсуаз, а теперь Лизочка!.." При воспоминании о Коти, ее крепком теле и природном бесстыдстве, Генрих Иванович определил предмет своих эротических фантазий. Впрочем, он не спешил совершить какое-либо действие, чтобы удовлетворить их. Ему было и так приятно, что живое всколыхнулось в нем и ищет своего выхода. На всякий случай Шаллер вообразил и Елену Белецкую и как человек, особенно тонко чувствующий, крепко пожалел ее, но и испытал к жене чувство благодарности за то, что все наконец прояснилось, и теперь он точно знает, почему его фамилия не значится в списках проживающих в Чанчжоэ…

Чуть позже, наслаждаясь теплой водой в китайском бассейне, Генрих Иванович опять задумался о вечности. Он вспомнил свою давнюю теорию о бесконечно малых величинах и сейчас опять уверился, что человеческая жизнь бесконечна.

— Ах, как это здорово быть в чем-то уверенным! — громко сказал он. — Поистине здорово!

— Нельзя быть в чем-то уверенным! — услышал полковник голос Джерома.

— А, это ты.

— Я, — подтвердил мальчик.

— Так полезай в воду.

Джером не спеша разделся и спустился по ступенькам в бассейн.

— Видишь вторую полоску? — спросил он, указывая на противоположную сторону. — Вода опять убывает. Мельчает бассейн.

— Ты прав, — согласился Шаллер и подумал, что если бассейн пересохнет, жизнь станет менее приятной.

— Так в чем ты уверен? — спросил мальчик.

— Да так, это я о своем.

— Понятно… Знаешь новости?

— Смотря какие.

— У меня в городе нашлась масса сподвижников!

— В чем?

— Люди стали с удовольствием сворачивать курамшеи.

— Причины ясны.

— Почему ясны?

— Потому что если у людей стали расти перья, то они не хотят, чтобы такие же перья были у кого-то еще!

— Это шутка?

— Совсем нет. Человек существо высшее, и он совсем не рад, что произошел от обезьяны. И если бы не было религии, то он бы ее обязательно выдумал, чтобы сочинить другую легенду о своем происхождении. Лишь бы не произойти от обезьяны. Так и в этом случае с перьями. Может напроситься мысль, что мы произошли от кур!

Генрих Иванович заулыбался своей сентенции и, пряча улыбку, окунулся в воду с головой.

— Ты же знаешь, что я убиваю кур по другой причине! — сказал Джером, когда полковник вынырнул.

— Кстати! — воскликнул Генрих Иванович. — Я совсем забыл тебе сказать! Сегодня я получил доказательства, что ты действительно сын капитана Ренатова!

— Да? А ты в этом сомневался?

— Больше того, я знаю, кто твоя мать!

— Да?.. Интересно…

— Твоя мать — вдова капитана Ренатова, Евдокия Андревна Ренатова. Ты совсем не сирота, твоя мать жива!

— Хотелось бы узнать доказательства.

— К сожалению, пока я не могу тебе их привести. Но будь уверен: доказательства веские.

— Нет доказательств — нет уверенности! — сказал Джером, на некоторое время задумался и добавил: — Мать только та, которая воспитывает своего ребенка!

— Она бы тебя обязательно воспитала, но произошли в жизни такие обстоятельства, что у нее не было на это возможности!

— Какие такие обстоятельства?

— Я тебе скажу о них, как только смогу.

Джером опять замолчал. Он вспомнил толстую бабу, к которой его когда-то приводили на опознание и которая жалела его со слезами на глазах, предлагая усыновить. — Конечно же, она не моя мать, — решил мальчик и успокоился. — На кой хрен мне нужна мать!"

— У меня есть еще одна новость! — сказал Джером, решив для себя неожиданную проблему.

— Хорошая или плохая?

— Смотря для кого.

— Для тебя.

— Для меня хорошая.

— Говори.

— Был у меня одноклассник. Бибиков была его фамилия. Очень я его не любил!..

Так вот, Бибиков лежит сейчас в морге с перерезанным горлом и выпотрошенный, как рыба перед жаркой. И перья ему выщипали с затылка. Вот такая новость!..

Как эта новость для тебя? Хорошая или плохая?

Дясером увидел, как лицо Генриха Ивановича побагровело, как сжалось в пружину могучее тело атлета.

— Скоро и моя очередь.

— Откуда ты это знаешь? В газетах ничего не было!

— Будет… Спальня Бибикова находилась рядом с моею… К тому же я побывал в морге, конечно, нелегально. Надеюсь, ты меня не выдашь? — спросил мальчик и, получив в ответ утвердительный кивок, продолжал: — Я нашел холодильник, в котором он лежит. Он весь такой синий, у него вспорот живот до самых яиц. Мне даже стало его чуточку жалко. Но когда я представил, что то же самое вскоре будет со мною, то перестал ему сострадать… Кстати, у тебя растут перья?

— Что?.. Ах нет, не растут.

— И у меня не растут. А у других почти у всех проклюнулись.

Неожиданно полковник в одно движение выскочил из бассейна, натянул на мокрое тело мундир и обратился к Джерому:

— Не бойся, с тобою ничего не случится! Я тебе обещаю! Ах ты, Господи, что творится!