— Таких великолепных банкетов давно не было в нашем краю.
Потом, заглянув собеседнику в глаза и почти отгадав его мысли, тихо добавил:
— Мне кажется, что наступает эра возрождения землевладельческого капитала. Люди, подобные вашему отцу, — крепкая порука в этом.
— Земля, — повторил Микола любимую фразу отца, — любит сильных и упрямых людей.
Когда замолкла музыка и утомленные гости снова сели за столы, Кашпур поднял чарку водки и охрипшим голосом выкрикнул:
— Пью за единственного сына!
Отец и сын выпили и поцеловались под громкие рукоплескания присутствующих. Под утро все перепились. Растрепанный, с бутылкой водки в руках Данило Петрович вбежал в кухню. Повара и лакеи повскакали с мест. В углу на табуретке замер Антон с куском хлеба в руках.
— Запрягай! — крикнул ему Кашпур и, ткнув недопитую бутылку водки в руку Феклущенка, приказал: — Пей!
Не смея протестовать, приказчик приложился к узкому горлышку.
— До дна, до дна! — кричал Кашпур, следя за его багровеющим лицом.
Домаха прибежала из комнат и молча смотрела с порога. Булькнул в горле последний глоток, и Феклущенко нетвердой рукой поставил бутылку на край стола. Острый подбородок его подергивался. Приказчик повернулся и, шатаясь, вышел из кухни.
Еще не рассвело, когда Кашпур погнал норовистых коней. Ветер шумел в ушах, резал лицо, забивал дыхание. Антон впился руками в сиденье брички, боясь вылететь. Данило Петрович нещадно хлестал кнутом и без того горячую пару. Рысаки остервенело били копытами, храпели и фыркали. На повороте Кашпур одним движением осадил лошадей и почти вытолкнул из брички Антона.
Антон упал в ров, полный воды, а когда поднялся на ноги, бричка уже грохотала в серой дали. В лесу Кашпур остановил коней. Высокие сосны оберегали первозданную тишь. Под ногами шуршала хвоя. Кашпур глубоко вдохнул теплый воздух и обнял руками шершавый ствол. Он прижался к нему щекой и дерево осыпало его хвоей. Так он стоял долго, вслушиваясь в вечный шум, который переливался в стволе, подымаясь, казалось, из глуби земной и пробиваясь через спутанные корни. Кашпур с силой вдавил ноги в землю. Ему чудилось, что так сила земли, ее животворные соки вольются в его тело.
Когда солнце взошло и над просторами рассыпалась песня жаворонка, пара взмыленных коней вихрем влетела во двор. Кашпур сидел в бричке трезвый, строгий, с недобрым блеском в глазах.
III
Этой весной не суждено было Кирилу Кажану вести плоты. Прислал за ним дубовский помещик своего приказчика Феклущенка и через него договорился, что Кажан поступит на службу в Дубовку. Феклущенко предлагал выгодные условия — сто пятьдесят рублей в год и бесплатное жилье. Намекнул: если выгорит одно дело, начатое Кашпуром, то не будет остановки за особой наградой. Кажан не долго думал. Через день по отъезде Феклущенка перетащил на старый дуб свои пожитки, забил двери хаты, Ивга села за руль, отец — на весла, и подались вниз по реке на Дубовку. Жизнь на новом месте пошла по-старому. Да и не привыкать Кажану к новым местам! Знал он их не мало, и каждое по-своему привлекало, манило по-своему. Кашпур в день приезда долго говорил с ним. Все расспрашивал про пороги. Какие опаснее всего да через какие ходы водит Кирило дубы и плоты. Все, что знал, рассказал Кажан новому хозяину. Сказал про старые шлюзы, про то, что и новые поставить не мешает. Несколько дней сидел Кажан без работы. От скуки дважды ездил рыбачить. Один раз взял с собою молодого барина. Выехали перед рассветом. В широкой заводи, покрытой завесою густого тумана, расставили вентеря. Холодный ветер майского утра вгонял в дрожь. Мокрые руки стыли. Кирило молча объезжал заводь, длинным боталом пугал рыбу. Микола жалел, что поехал. Нетерпеливо ждал окончания лова. Душегубка протекала, ноги промокли до самых колен.
«Еще простуду схвачу», — подумал Микола и зло посмотрел в сторону Кажана: когда тот кончит возиться? Потом подъехал к рыбаку в своей душегубке. Достав из кармана клочок газеты, дубовик сворачивал самокрутку.
— Дядя Кирило, — обратился к нему Микола, — говорят, вы много лет через пороги плаваете?
— Эге ж. Лет тридцать.
— А страшно, должно быть?
Кирило высек огонь кремнем, зажег от трута цигарку и затянулся. В воздух, пахнущий камышом и водорослями, поплыл запах махорки. Помолчав, старый лоцман сказал:
— Как же не страшно! Порою белый иней на висках выпадает. Хуже всего через Деда проходить. Он шуток не любит.
Так ничего больше и не рассказал Кирило про пороги. Вытащили вентеря, добыча была не плоха. С десяток карпов вяло бились на дне лодки.
Когда возвращались, на востоке багрянело солнце. Кирило сосредоточенно опускал весла в воду. Разговор о порогах разбередил в нем давно зажившую рану. Было это тоже весной. Вел Кирило плот. В курене спали жена и дети — сын Андрийко и дочка Ивга. В Кайдаках предупреждали Кирила: лучше дня два подождать, спадет вода, и можно будет обогнуть Ненасытец Казацким ходом. Кирило ждать ие захотел. Хозяин плота обещал, если придут в срок в Александровск, будет лоцману награда. На рассвете двинулись в путь. А Через несколько часов ненасытный порог, как щепку, разбил плот. Утонули жена и Андрийко. Держа Ивгу на руках, Кажан отчаянно боролся с водою и спасся. Так памятны ему пороги. И все же каждую весну, как на веревке, тянет его в этот опасный путь. Есть в нем что-то влекущее, щекочет нервы, нагнетает в сердце молодость, уверенность в своих силах. Вот каковы эти пороги.
Челнок бесшумно пристал к берегу. Молодой барин уже успел причалить и побежал домой. Выложив рыбу в суму, Кирило разостлал на росистой траве вентеря.
Ивга уже поднялась. Она встретила отца на пороге хаты. Он обнял дочь за плечи и жесткими губами прижался к ее теплому лбу.
Днем из Екатеринослава приехал инженер Миропольцев. Кашпур почти до вечера просидел с ним на террасе. Данило Петрович молчал и внимательно слушал инженера. Расчесывая нафабренные усы, тот с увлечением излагал свой замысел уничтожения днепровских порогов. Миропольцев думал: Кашпуру надо изучить фарватер реки. Говорят, этот молчаливый купец решил прибрать к своим рукам весь лесосплав. С таким человеком стоит договориться. Карандашом на листочке бумаги инженер чертил извилистые линии днепровских рукавов, точками отмечал узкие и непригодные для сплава места. Наконец он замолчал, истратив весь запас слов, и обтер вспотевший лоб платком.
Позвали к столу. Вечерело. Зажгли свечи в тяжелых золоченых канделябрах. Обед подавала Домаха. Впрочем, никто уже не называл ее так. Именовали ее не иначе как Домной Федоровной, и все привыкли к этому, никого не удивляла такая перемена. В кармашке ее передника позванивали ключи от шкафов, но ключи от погребов и кладовых хранились в жилете у Кашпура. Их он не доверял никому.
После обеда молодой барин собрался в дорогу. Антон вез его на станцию с вечера, чтобы успеть к утреннему поезду. В темном коридоре, по пути к отцовскому кабинету, Микола встретил Домаху. Забыв обо всем, он пошел прямо на нее и жадно стиснул податливые плечи экономки. Она не сопротивлялась и ничего не говорила, только глухо застонала, раскрыв губы для поцелуя. Микола с силой оттолкнул ее и вошел в кабинет отца. Кашпур проводил сына до террасы и холодно попрощался, пожав ему руку. Когда бричка выезжала из ворот, Микола оглянулся и на крыльце управительского флигеля увидел Домаху. Она стояла скрестив руки на груди, на лице ее застыла улыбка.
Пока хозяин провожал сына, инженер в одиночестве разглядывал кабинет помещика. Комната была убрана безвкусно. Тяжелые золоченые кресла в углах совсем не подходили к нежным красного дерева столикам на изогнутых тоненьких ножках. Одну стену целиком закрывали книжные шкафы. Миропольцев хотел открыть один, но все они были заперты. За стеклом солидно выстроились вызолоченные корешки энциклопедии Брокгауза и Ефрона. Перед окнами — массивный письменный стол. На нем валялись в куче газеты, технические журналы, стояли часы, похожие на башню, надломленная бронзовая чернильница и лампа под зеленым абажуром. Из окон, не завешенных шторами, открывалась глазам безграничная ширь. Солнце уже спряталось за лес, оставив на краю неба длинную кровавую полосу.