— Они мягкие. Так что спать на боку мне удобно. Ты Альма?

— Как ты… А, ясно! И как тебе пришлось мое платье?

— Сама видишь. Почти впору. Но — слишком свободное. В груди, в бедрах, — Альма заулыбалась, — И особенно — в талии.

Альма перестала улыбаться и уставилась исподлобья.

— Я взрослая, — напомнила Немайн, — а значит, и формы у меня другие. А ты еще вытянешься. Будешь на голову выше меня. В самый раз. Не пигалица, не дылда. Аргут! Я кому сказала локтем не двигать! Если устал, возьми палку в другую руку. И — все то же самое. Выучишь удары — расскажу, как Кухулин, достигнув тринадцати лет, убил великого воина, чей удар был похож на движение хвоста ласточки в полете…

Амвросий возвращался из дворца в настроении лучше превосходного. Поначалу, увидев во дворе Альму, поучающую Аргута, собрался пожурить — за то, что не соблюдает латинский день. Когда увидел вторую, на секунду испугался, решив, что дети начали размножаться делением, без их с женой участия. Заметив у одной из Альм сидовские уши, облегченно выдохнул и пробрался в дом с черного хода.

— Не хотел спугнуть чудо, — сообщил жене, — двое наших детей вместе — и почти молчат.

— Травяной сок с платья отстирала Бриана, — гордо откликнулась его жена, — а занавеску свою сиде придется менять. Слушай, а можно ей сказать, что чистить долго? Хочу посмотреть, как в ее сером будет выглядеть Альма.

— Можно, — согласился врач, — и вообще, мы сейчас одни, — Он погладил жену по круглому животу, — Так что, не стой между нами некто третий… Немайн очень хорошо отвлекает наших детей, и я полагаю, ее стоит привадить к дому.

— Как?

— Подумаю.

И придумал. Самый, как оказалось, надежный вариант. Вышел на крылечко, поманил Альму, пошушукался. Та кивнула, хихикнула и побежала в дом. Амвросий же важно прокашлялся, чтобы привлечь внимание.

— О Минерва, о почтенная ланиста! — возгласил в духе античной трагедии, — Боюсь, с твоим платьем выйдет очень долгая возня. Жена уверяет, что нужно сначала замачивать, потом кипятить… И еще что-то, я в этой кухне не понимаю.

— Я тоже, — сообщила сида, — непорядок, правда? Мне очень совестно. Но в чем же мне возвращаться в "Голову"?

— В том, что на тебе сейчас. Альма с удовольствием подарит тебе это платье — потому что я пообещал ей обновку, конечно. Но, может быть, в качестве извинения, ты примешь от нас в заложники одну из моих книг?

— Приму. Но настаиваю на праве выбора, — сида старалась удержать лицо каменным, но уши отсемафорили такую безумную радость, что врач начал опасаться за возврат. В конце концов, в Ирландии совсем недавно из-за книги случилась война! Оставалось надеяться, что богиня не положит глаз на один из бесценных трактатов по медицине.

Клирик действительно был счастлив. Причиной стал футурошок наоборот. В двадцать первом веке человек привыкает к информации, льющейся в мозг со всех сторон. И без этого потока ему становится малость неуютно. Библию он залистал до дыр, и теперь она годилась только для обрядов, но не для чтения. Хотя бы потому, что, при желании, он мог прикрыть глаза и вызвать перед внутренним взором типографские строки священных текстов.

Так что за возврат Амвросий мог бы и не переживать. Абсолютная память делала сиду в этом отношении совершенно безопасной. Зато, придирчиво выбирая меж свитками «заложника», Немайн составила в уме полный каталог небольшой библиотеки врача. И выбор сделала такой, что тот облегченно хлопнул себя по лбу. Вегеций. "О военном искусстве".

Путь до "Головы Грифона" Немайн пробежала бегом. Махнула ушами сторожам — и в любимое уже кресло. Свитки проматывать. Руки аж зудели. В течение первых глав мир исчез, сменившись поступью железной пехоты, начавшей с семи холмов — и покорившей половину мира.

Потом, когда вернулись звуки, и глаза начали различать образы из-за пределов пожелтевших полей, Немайн расслышала обеспокоенный голос трактирщика:

— Леди Немайн, ты меня слышишь?

— Извини, Дэффид, зачиталась. Что-то случилось?

— Ничего особенного, просто ты сидишь в одной позе весь вечер. И еще хотел спросить — ты носишь плед нашей расцветки. Мне это очень лестно, но, может быть, захочешь такой же своей? Мои девочки с удовольствием соткут.

Немайн пожала плечами:

— Если я в этом доме просто постоялица…

— Никоим образом! — выпалил трактирщик.

— В таком случае, я намерена носить цвета твоего клана.

И чуть заметно улыбнулась. Зато ушами отмахнула, как крыльями. Клирик был собой очень доволен. Ведь вздумай он согласиться на новый плед, сразу пришлось бы отвечать — а какие они, цвета клана де Данаан? В песнях об этом не пелось.

— А чем ты так увлеклась? — поинтересовался Лорн, аккуратно соля пиво, — Что за книга?

— Вегеций. На мой взгляд, с устройством полевого лагеря он не прав. Четырехугольная форма не дает никакого выигрыша, только облегчает работу армейским инженерам. Круг или шестигранник обеспечили бы большую защищённую площадь при той же работе для солдат, звездообразные формы — лучшую оборону. Но здравые мысли у него попадаются.

И снова уткнулась в свитки.

Назавтра Немайн решила поменять заложника. Поверх платья Альмы, надетого, чтобы размягчить Амвросия, набросила плед цветов Дэффида. Дабы еще раз подтвердить намерение соблюдать законы гостеприимства. Поскольку было жарко — перебросила через плечо, спереди свернв, как шинельную скатку, а сзади оставив болтаться.

Отношение изменилось. На самую чуточку. Но подчасок на воротах осмелился отвесить неуклюжий комплимент. Детей снова откликали, но не так тревожно. Ставни как были, так и остались нараспашку. От королевского дворца доносились разудалые вопли гуляющего гарнизона.

Сэр Олдингар был прав. Феодальная дружина — не регулярное войско. Главные враги, саксы, далеко. Беспокойных соседей нет — все братья короля, и отношения — не разлей вода. И остается всей карьеры, что есть начальство собачьими глазами, а радости — гулять, когда король отвернется. Тем более, что караулы выставлены и бдят.

Поэтому, когда на горизонте встал столб дыма, Кер-Мирддин отреагировал быстро, но не слаженно. Ворота — и внешние, и внутренние, — разом захлопнулись, гнусавые голоса рожков возгласили тревогу. Вскоре к рожкам присоединился звон била, призывающего городское ополчение на стены.