Пока же я буду продвигаться вперед по этим разнообразным путям к совершенству, не мешает, пожалуй, взять пару уроков каратэ или дзюдо, чтобы я мог как следует отделать всякого, кто попытался бы остановить меня.
Еще одна пара, за которой все мы наблюдаем, это Луэллин и Энн. Луэллин, он у нас дзэн-буддист, отбыл в Вермонт, где проведет три месяца отшельником. По возвращении домой он опять отрастит волосы, но когда-нибудь в будущем году снова обреет голову и удалится на четыре месяца или на пять месяцев, намерения у него самые серьезные, и кто знает, чем все это кончится, ведь рано или поздно они дают обет безбрачия, верно? А что же тогда станется с Энн? Уже сейчас она должна ездить в Вермонт, чтобы повидаться с мужем. Луэллин не первый год исповедует дзэн и фактически поднялся до ранга монаха. Это, конечно, еще не сэнсэй, но тоже достаточно серьезно. В этот последний раз Энн устроила перед отъездом Луэллина проводы, сама она держалась молодцом, выражая своим видом стойкость и оживление, все мы пили, ели, смеялись и веселились, но Луэллин сидел туча тучей. По-моему, он дулся на нас из-за того, что мы не пытались уговорить его остаться — тогда бы он чувствовал себя настоящим героем. Но зачем бы мы стали его уговаривать? Все равно он уже обрил голову, бедный колючий Луэллин. В этом своем облике отшельника-аскета он очень хорош, невысокий, с круглым, крепким брюшком, а когда снимает роговые очки, вы замечаете, какие у него плоские, прямо-таки азиатские, скулы, какой шафрановый цвет лица; вообще, чем больше он постигает дзэн, тем сильней меняется его внешность. Я ничуть не сомневаюсь в способностях Луэллина как дзэн-буддистского монаха, я вообще все ему прощу за то, что он такой хороший поэт. К тому же мне нравится, что эти монахи заняты только собой, не чужды снобизма, характер имеют скверный, во всех своих неудачах винят жен, ворчат на детей и страшно злятся, когда проигрывают. Сдается мне, я как-нибудь и сам попытаюсь стать монахом дзэн-буддистом.
Но я веду речь о парах, которые уже не вполне вместе, я веду речь о «безмерно трудном деле сердца». Строка Делмора Шварца[2]. В войне, которая идет между Энджел и мною, мы достигли стадии, когда в бой посылаются другие супружеские пары. Луэллин — моя тяжелая артиллерия, его пример намекает на наличие некой таинственной потребности, не поддающейся строго объективному анализу, некой стихийной тяги к самореализации, присущей мужчинам нашего возраста и не объясненной поведенческими науками. Он по двадцать часов в сутки сидит по-турецки в какой-нибудь насквозь продуваемой фермерской хибаре, я хочу сказать, эти дзэн-буддисты действительно занимаются в своих отшельнических кельях медитацией, никакого секса, ни-ни. И единственное возражение, которое только смогла выставить Энджел в порядке защиты, сводилось к тому, что она, мол, всегда ощущала в идее дзэн-буддизма эгоистический душок, но я наверняка буду знать ответ на это, если постигну мой дзэн, которого я не постиг, что как раз и означает, что постиг.
Ого, вон еще один, они совершают набеги сюда, сразу видно, это отчаянные смельчаки, они же не виноваты, что ползают и внушают отвращение. Их легче рассмотреть, если сыпануть на них борную кислоту, — тогда они тащатся вперед с упорством полярных исследователей. Почему мы их так ненавидим? Этот малый взобрался на девятый этаж над уровнем улицы, он колонизирует высотный дом, удостоенный архитектурной премии, он с энтузиазмом несет в этот пустынный неведомый мир твердых и ярко освещенных плоскостей, в это минеральное царство, где, как на поверхности Луны, ничего не растет, тараканью цивилизацию. Тут я как-то хлопнул ладонью по кухонному столу позади одного из них — хотел посмотреть, что он сделает, так он вместо того, чтобы суетливо побежать к краю стола и укрыться под столешницей, взял и прыгнул в ущелье между столом и холодильником, они делают как раз то, что надо, чтобы спастись, настоящие Буч Кэссиди и Санденс Кид[3]; просто поражаешься их хитрости, они и сами себе дивятся, в стрессовой ситуации их поступки, так же как и наши, непредсказуемы; может, потому-то мы их и ненавидим.
По-моему, это они удерживают Энджел от того, чтобы вселиться сюда вслед за мною. Когда я приезжаю домой, она опасается, не привез ли я их в своем багаже. А когда Энджел, бывая в городе, поднимается ко мне выпить чего-нибудь вместе со мной, она, прежде чем сесть, оглядывает стены, потолок, пол. Может, чем чаще они будут попадаться ей на глаза, тем больше она станет к ним привыкать. Только не верится: Энджел — страшная аккуратистка, самая большая чистюля на свете; когда у нее нет других дел, она моет, прибирает, наводит чистоту, выбрасывает; даже Природа беззащитна перед лицом ее беспощадной любви к порядку, она все время что-то выпалывает, обрезает, подстригает, ей нравится — и я много раз намекал ей на это — оттяпывать все, что торчит; но в самом доме, ее доме, упорядоченность вселенной доведена до такой степени, что беспорядку просто неоткуда взяться, он пресекается в зародыше, мне приходится на лету перехватывать недопитую чашку кофе, которая норовит улететь со стола, вцепляться в свою обеденную тарелку, вытаскивать из мусора нераспечатанную почту, прижимать к груди утреннюю газету, привязываться к лестничным перилам, чтобы не быть унесенным бурей ее уборки. Уж не меня ли она старается вымести? Как-то на прошлой неделе она позвонила в самом приподнятом настроении и счастливым голосом сообщила: мастер только что установил новый анаэробный бачок в санузле. Так хотелось разделить ее радость. Я сказал: почему бы не устроить по этому поводу большой прием с посещением каждым из гостей туалета?
Все утро эти люди в белых шапочках устанавливали леса как раз на уровне вывески «Юнайтед тред милз» на доме напротив. Издали они похожи на маляров, но это не маляры — они что-то вколачивают в кирпичную стену.
Вчера вечером Пол закатил обед по случаю дня рождения Бриджит, которую он любит, но назвать своей женой не торопится. Пол — киносценарист и любит Бриджит отчасти за то, что она не актриса, не связана с театром и не имеет желания писать сценарии или ставить фильмы. Он заказал столик в «Тексаркане», потому что город Тексаркана где-то совсем рядом с ее родным Новым Орлеаном. У Бриджит зеленые глаза и рыжие волосы, там, на Юге, она водила компанию с политиканами из демократической партии. С кем поведешься, от того и наберешься. Она припасла для нас анекдот:
— Зачем бабе...? — Мы молча ждали. — Чтобы мужика разговорить!
Энджел находит Бриджит очень славной. За столом нас было три пары, третья — это Фредди и Пия. Фредди из кожи лезет вон, пытаясь показать, что присуждение ему Пулитцеровской премии в области литературы не подмочило его писательскую репутацию. Он обожает Пию, миниатюрную красавицу с живым умом, приятной улыбкой и хорошей должностью в рекламном агентстве, но с женитьбой, подобно Полу, не торопится. Тем не менее оба союза, кажется, достаточно прочны, как это, по моим наблюдениям, и бывает, когда разница в возрасте между мужчиной и женщиной составляет не меньше двадцати лет. Иногда Фредди и Пия идут куда-нибудь развлечься вместе с Кимберли, дочерью Фредди от раннего брака. Пия и Кимберли отлично ладят друг с другом, а почему бы им не ладить: обе принадлежат к одному поколению.
Между прочим, самым эротическим танцем, какой мне только довелось видеть, был вальс, который танцевал отец с тринадцатилетней дочерью на еврейском празднестве в отеле «Пятая авеню». Сколько ни с чем не сравнимого экстаза было в том, как кружил красавец отец изящную тонкую девочку в черной бархатной блузке и белых чулках, откинувшуюся ему на руку, как смотрели они, вальсируя, друг другу в глаза.
— Иной раз гляну я на себя, — сказал как-то Фредди, — и кажется мне, что у меня большой. А в другой раз гляну — и не знаю, вроде бы маленький.
А Брэд однажды признался, что терпеть не может принимать ванну, потому что ему неприятно смотреть на свое тело.