— Если бы можно было сначала выяснить, находятся ли они сейчас в Парк-Гейте или уехали…

— Нет ничего легче.

— Но каким образом?

— Ты забываешь, что у нас еще есть Дик, которому тоже охота выбраться в Лондон. И, помимо всего прочего, разве мы не богаты? По каким дням ты бываешь за городом со своими господами?

— Каждое воскресенье.

— Назови мне имена твоего художника и этой дамы.

— Художника зовут мистер Ромни, а ее мисс Арабелла.

— Ромни… мисс Арабелла… Справиться о них в Парк-Гейте… Будь спокойна, я ничего не забуду. В субботу вечером я поеду с Диком в Честер, а в воскресенье в десять утра буду прогуливаться по морскому берегу. Мы там встретимся, и я сообщу тебе все, что узнаю.

— Но что же станется с Диком? Ведь из-за всего этого он может потерять работу!

— Вот еще! Да он уж давно не пасет овец!

— Тогда чем же он занимается?

— В точности не знаю… Наверное, немножечко контрабандой…

— Ах! Мой Бог! Но контрабандистов ведь ссылают на каторгу!

— Да, но для этого раньше надо их поймать. А Дик хитрый, он никому не позволит поймать его. А так как в наших местах он становится известен, то он не прочь перебраться куда-нибудь еще. Стало быть, до воскресенья?

— До воскресенья! Но я тебе пока ничего не обещаю.

— Кто тебя просит что-нибудь обещать? Когда прибудем на место, там уж посмотрим. Как бы то ни было, не забудь захватить с собой деньги и дорожную сумку.

И она удалилось легкой беспечной походкой, по которой можно было догадаться, что для нее-то все сомнения уже позади.

Я постояла немного в задумчивости и отправилась своей дорогой, бросив прощальный взгляд в зеркало.

К несчастью, оно дало мне тот же совет, что и Эми Стронг!

По обыкновению, в следующую субботу в тот же час, как в субботу предыдущую, семейство отправилось за город; лошадь получила три привычных удара кнутом, и по истечении двух часов десяти минут мы вышли из кареты.

Я не забыла предписаний Эми: захватила с собой семь фунтов с прибавлением тех двенадцати шиллингов, что мистер Томас Хоарден вручил мне накануне; вот только дорожной сумки мне не понадобилось: для моих пожитков хватило простой салфетки, связанной крест-накрест за уголки.

Трудно описать те чувства, что охватили меня, когда я переступила порог дома, который мне, вероятно, не суждено было больше увидеть, и где, может быть, я проведу последнюю ночь, чтобы затем тайно исчезнуть, уподобившись беглянке, устремившейся куда глаза глядят навстречу неведомому миру, и вверив себя попечению такого переменчивого божества, каким является Случай.

Поскольку мое бегство еще не было делом окончательно решенным, я пыталась представить все препятствия, которые мне нужно преодолеть; к несчастью, они были не такого рода, чтобы охладить столь воспаленную голову, как моя. Комната, где спали дети и я, располагалась на первом этаже и выходила окнами в сад; из сада через калитку можно было пробраться на песчаную отмель, где меня ожидали бы Эми и Дик, поскольку, в отличие от меня, за ними никто не надзирал.

На другой день в условленный час я прогуливалась с детьми по побережью, Дик и Эми ожидали меня именно в том месте, где за месяц до того я повстречала мистера Ромни и мисс Арабеллу.

Вот уже три недели, как они покинули Парк-Гейт, и никто не мог сказать, куда они уехали; правда, поскольку они велели доставить их до Честера, было весьма вероятно, что они отправились в Лондон.

К тому времени я еще не пришла ни к какому решению, но Эми считала, что нам надо уезжать, и Дик был того же мнения: ему еще более, чем сестре, не терпелось расстаться с берегами Ирландского моря.

Итак, поскольку из нас троих двое склонялись к отъезду, мнение большинства возобладало.

Лондонский почтовый дилижанс отправлялся на следующий день в шесть часов утра, и Эми заблаговременно заплатила за два места в карете для нас с ней и за одно на империале — для брата.

Итак, в полночь — ранее отлучиться было нельзя — Эми и Дик подойдут к садовой калитке; затем на лодке мы доберемся до Честера и будем на месте, по крайней мере, за час до отправления coach-post [3].

Когда мы обо всем договорились, Эми с братом ушли.

День протек как обычно, без каких-либо отклонений от заведенного порядка. Я и после замечала, что ничто не проходит так быстро, как часы, заполненные повседневными делами, а вернее сказать, стоит такому дню завершиться, как кажется, что он пролетел быстрее всех прочих, ибо воспоминания о нем, не отмеченные никакими происшествиями, ничем выдающимся, стираются в памяти, растворяясь в монотонной серости жизни без радостей и печалей.

Наступил вечер; детей уложили в привычное время, я отправилась ужинать с мистером и миссис Хоарден, а ровно в десять часов снова оказалась в своей комнате.

Ранее я позаботилась принести туда перья, бумагу и чернила, ведь мне предстояло написать два письма: одно мистеру Хоардену, а другое — матери.

Мистера Хоардена я благодарила за его доброту ко мне, заверяя, что никогда не забуду год, который имела счастье провести под его кровом, хотя некое стремление, более властное, нежели сила воли, увлекает меня в призрачную страну, что называется Лондоном; на этом пути я вверяю себя его молитвам и молитвам его супруги, уподобившись моряку в утлой лодчонке, отдавшемуся на волю неведомой морской стихии.

Матушке же я сообщила, что нашла в Лондоне превосходное место у богатой дамы — имени ее я не стала упоминать, — где мне будут платить десять фунтов в месяц, и поэтому отправляюсь в столицу. Я прибавила, что, если место окажется действительно таким, какое мне было обещано, я не замедлю доказать, сколь глубоко я признательна ей за все ее прошлые заботы. Наконец я завершила послание, признавшись — и отнюдь при этом не солгав, — что я ничего не говорила ей о столь заманчивом предложении и даже не повидалась с ней, чтобы попрощаться, так как опасалась утратить всякую смелость и решимость уехать. Это бы неизбежно произошло, едва только я очутилась бы в ее объятиях.

Кончив, я запечатала письма, написала адреса и несколько успокоилась.

В любом другом доме я могла бы опасаться, что хозяева лягут спать позже обычного или какой-нибудь работник в саду узнает меня, но вся жизнь в доме Хоарденов была упорядочена с такой пунктуальностью, что со мной не могло приключиться что-либо непредвиденное.

Я услышала, как пробило одиннадцать, потом половину двенадцатого на часах в столовой, столь же выверенных, как и те, что висели в городском доме, с той только разницей, что заводили их не в субботний, а в воскресный полдень.

Подождав еще минут десять, я расцеловала лежащих в кроватках детей (они засыпали с таким завидным постоянством и неуклонностью, что одно это могло недвусмысленно свидетельствовать об их родстве с мистером Хоарденом), затем отворила окно и выскользнула в сад, постаравшись если не закрыть створки, то, по крайней мере, как можно теснее их сблизить.

Под окном мне пришлось немного задержаться. Хотя мне нечего было особенно бояться, сердце мое билось так сильно, что мне нужно было перевести дух. К тому же стояла непроглядная мгла, а с тех пор как я поселилась у Хоарденов, меня снова стали посещать младенческие страхи перед темнотой, хотя я вовсе не знала их, когда жила на ферме и проводила все дни в горах.

Но прошло несколько мгновений, и страх, связанный более с самим моим деянием, нежели с обстоятельствами его свершения, улетучился, глаза привыкли к темноте, дорожку, посыпанную светлой галькой, я хорошо различала: она бежала у меня под ногами, как длинная серая лента, и привела меня прямо к калитке в садовой ограде, выходившей к морю.

Я бросилась к ней, но, добежав, остановилась: мне показалось, что за стеной кто-то разговаривает. Впрочем, в этом не было ничего удивительного, ведь Дик и Эми ждали меня с той стороны. Отдышавшись, я вполголоса спросила: