Надо еще подчеркнуть тот факт, что вплоть до конца 80-х годов подавляющее большинство “инакомыслящих” в СССР вовсе не отрицали основополагающих принципов советского строя и желали лишь его “улучшения”, “оздоровления”, “укрепления” и пр. Плохо понимая природу советского строя, они, конечно, мечтали в том числе и об “улучшениях”, несовместимых с его существованием. Но именно невозможность диалога привела к тому, что потенциально плодотворный конфликт ценностей был подавлен и, не давая выхода назревшим противоречиям, толкал инакомыслящих в ряды убежденных противников советского строя. Догматизм советского общественного сознания почти искусственно сформировал армию врагов советского строя при том, что их недовольство этим строем не было фундаментальным.

Еще более актуален вопрос о том, как догма общечеловеческих ценностей действует на сознание левопатриотической оппозиции сегодня. Если говорить в общем, то примерно так же, как действовала на сознание сторонников советского строя до 1991 г. Значительная часть “красной” оппозиции представляет себе дело так, что вследствие предательства верхушки КПСС, вступившей в союз с Западом, к власти пришел оккупационный режим. Но народ “проснется”, откуда-то придут Минин, Пожарский и товарищ Сталин, олигархи с чемоданами умчатся в аэропорт Шереметьево, а народ, засучив рукава, начнет восстановительные работы, как после Великой Отечественной войны. Неявно предполагается, что в обществе снова возникнет “морально-политическое единство” на основе все той же советской шкалы ценностей, ибо она естественна.

Это — утопия, абсолютно нежизненная, из которой не может вызреть никакого политического проекта. Она ограниченно полезна только как источник слов и знаков, отрицающих ту разрушительную “реформу”, что ведется под маской либерализма. Но реальной угрозы для реформаторов это отрицание не создает. Дееспособная оппозиция, объединившая критическую массу граждан, может возникнуть лишь на основе проекта, в котором люди увидят конструктивное разрешение тех противоречий, которые привели к кризису и падению советского строя. Но такого проекта не возникнет, пока части расколотого общества исповедуют ложную веру в общечеловеческие ценности — каждая часть в свои, “правильные” ценности.

Пока что признаков диалога, “зарастания” раскола, возникшего в отношении ценностей, не видно. В политической сфере, напротив, начиная с 1991 г. раскол углубился и оформился. Искусственная радикализация конфликта “реформаторами” привела к тому, что оппозиция оттолкнула от себя большую часть “демократов”, которые вовсе не были противниками советского строя в фундаментальных вопросах и не являются сторонниками “партии Чубайса” сегодня. Это именно те люди, которые ожидали от перестройки строительства “обновленного социализма”, но логика развития конфликта толкнула их к идеологам типа Явлинского или во “внутреннюю эмиграцию”. Без восстановления союза с такими людьми и выработки общего с ними проекта выход из кризиса невозможен, но и эта совместная работа невозможна без перехода на новый уровень понимания нашего кризиса последних четырех десятилетий.

Иногда говорят, что возникла идеологическая терпимость, сотрудничество между коммунистами и православными — мол, закрываются многие старые трещины. Но это другая проблема. Кстати, шаги к идеологической терпимости наблюдаются только со стороны коммунистов. И это, похоже, пока что не плодотворное сотрудничество общностей с разными ценностями, а соблазн ценностного релятивизма, то есть размывания ценностей. Оно неизбежно ведет и к размыванию общности (например, коммунистов). Напротив, союз и сотрудничество разных общностей как раз требуют ценностной определенности, даже жесткости (“чтобы объединиться, надо размежеваться”). Во время войны большевики и Церковь тесно сотрудничали, но и речи не было о том, чтобы заигрывать с иными ценностями и говорить, что “коммунизм — это почти то же самое, что и христианство”. Ценностный релятивизм — это продукт кризиса, признак и одновременно источник слабости.

Утверждения, будто сотрудничество невозможно без некоторого “размывания” ценностей, без признания относительной правоты другого, принять нельзя, они не имеют ни исторических, ни логических оснований. Зачем признавать “правоту другого”? Прекрасный пример такого релятивизма дал Горбачев: “С одной стороны,… с другой стороны…”. Ведь чтобы признать правоту, требуются разумные доводы, но ценности тем и отличаются от цены, что их нельзя посчитать и нельзя логически обосновать. Мусульманин считает многоженство добром — должен ли христианин признать его правоту? Нет, конечно. Он просто должен признать существование мусульманства с его ценностями как часть реальности — и искать способ ужиться с мусульманами. Ужиться через поиск таких норм общежития, которые были бы приемлемы для обеих сторон. Как мы знаем, и в Российской империи, и в СССР такие нормы были найдены, хотя не все они были писаны на бумаге.

Чем раньше мы преодолеем соблазн гипостазирования и вернемся к простым и жестким понятиям, тем легче нам будет договориться друг с другом. Накопление ошибок и внутренних противоречий в потоке утверждений, льющемся на головы людей, перешло критический порог, и произошел “отказ рациональности”. Нормы логики и здравого смысла перестали защищать людей от злонамеренной манипуляции их сознанием со стороны политических клик, использующих кризис в конъюнктурных целях. Обязанность интеллигенции — произвести честную и ответственную ревизию оснований и инструментов нашей привычной рациональности, привести их в соответствие с современным научным знанием и эмпирическим опытом ХХ века.

Глубокий кризис — тяжелое состояние общества, болезнь всех его систем. Тот кризис, в который впала Россия в конце 80-х годов, не имеет аналогов в истории по своей глубине и продолжительности. И признаком, и важной причиной такого кризиса является странное оглупление элиты общества, его правящего слоя и приказчиков этого правящего слоя — всяких дьяков, министров, газетчиков и пр. Они вдруг как будто потеряли способность к здравым рассуждениям и разумным умозаключениям.

Многие даже подозревают, что на самом деле они симулянты и просто прикидываются, чтобы сбить с толку людей. Такое подозрение имеет под собой почву, потому что как раз в обстановке смуты вся эта публика ухитряется сколотить большие и необъяснимые состояния, а какой-нибудь телеведущий получает оклад в 300 раз больший, чем профессор МГУ — только за то, что каждый вечер несет полную ахинею. Как тут не быть кризису, ведь в нынешнем городском обществе подобных насекомых хоть пруд пруди, и они с такими окладами и гонорарами в конвертах просто высасывают все соки из хозяйства.

Но все же главный вред они наносят не тем, что высасывают соки, а тем, какой яд они впрыскивают, когда присасываются к нашему сознанию. Они заражают нас этой рваной логикой, смешением понятий и бессмыслицей. Наш ум увязает во всем этом, как лошадь в болоте, которую тут же облепляет гнус. Пока мы это не преодолеем, ни о каком выходе из кризиса не может быть речи. Первое условие — здравый смысл и трезвый ум. У нас же происходит то, что историк А.Тойнби считал одним из худших заболеваний цивилизации — когда правящая элита, стремясь оглупить массы, сама отравляется своим ядом и даже начинает верить в мифы, с помощью которых она дурачила людей. Тогда, как писал Тойнби, наступает “ад кромешный”. У нас до этого пока не дошло, потому что разум масс оказался устойчивее, чем предполагалось.

Одним из главных признаков рационального мышления является связность, внутренняя непротиворечивость умозаключений. Речь идет не о том, чтобы рассуждения не включали в себя диалектических противоречий, а о необходимости выстраивать такую цепочку логических шагов, чтобы одно звено умозаключения было соизмеримо с другими, могло взаимодействовать с ними, образуя систему. Это обеспечивается совместимостью и соизмеримостью использованных понятий и отсутствием разрывов в логике.