Раннее утро. Впереди — огромное мутное зарево рассвета, еле видимое сквозь снежную пелену.

Иду по обычному маршруту, обхожу нужные точки, возвращаюсь назад. Надо будет побродить по сети. В базе данных у Смотрителей — много полезного. Поищу компромат на старшего правоохранителя своего участка, выйдет из анабиоза, попробует придраться ко мне еще раз — найдется, чем ему ответить.

Вспоминаю Аллэ. Она любит, чтобы везде было ее место, ее пространство, даже в вагоне канатки выбирает определенное сиденье и очень обижается, когда его занимает кто-то другой. Теперь она лежит в центре огромного зала, среди тысяч таких же спящих тел, зажатая между стенок капсулы, и жизнь ее зависит от четкой работы автоматических систем — и от меня она зависит тоже. Усмехаюсь — она ненавидит зависимость.

Вот и входная дверь. Набираю код доступа, вхожу, дыхание оседает на металлической обшивке каплями влаги. Говорят, одиночество — страшная вещь, но я не чувствую одиночества — я радуюсь уединению.

Возвращаясь к себе, он проводил в шлюзе положенное время, потом отправлялся в теплую раздевалку, где медленно стягивал с себя громоздкую одежду — это были самые радостные минуты дня. Пусть во всех рабочих помещениях поста было всего лишь +10, по сравнению с -90 снаружи это было раем. Смотритель шел на кухню, щелкал по кнопке кофеварки, делал себе литр кофе сразу, засыпал туда грамм сто сахара, щедро сдабривал напиток коньяком и отправлялся в кабинет, прихватив из спальни недочитанную накануне книгу.

Сидя перед пультом и прихлебывая горячий кофе, он неторопливо читал, потом ставил какую-нибудь музыку и слушал, продолжая читать, потом загружал в компьютер игру, потом рисовал что-нибудь, но редко сохранял рисунки: рисовать он не умел, хотя граф-планшет был хорошим развлечением. Проголодавшись, опять шел на кухню, загружал программу в синтезатор и стоял возле него, все еще читая, дожидался сигнала готовности, доставал поднос с едой, усаживался за столик и с удовольствием ел. Не переставая читать.

Если что-нибудь случалось, автоматика немедленно сообщала об этом на весь пост нестерпимым для слуха визгом. Визг продолжался, пока Смотритель не нажимал кнопку подтверждения получения сообщения. Обычно автоматика сама справлялась с мелкими поломками, но нажимать кнопку было обязательно: Смотритель должен был быть в курсе. Несколько раз ЧП случались посреди ночи, и тогда Смотритель мчался к пульту из спальни, приплясывая на холодном полу, прочитывал строки, тыкал в кнопку, чертыхался и отправлялся обратно, в спасительное тепло одеял.

Когда в шестнадцать лет — после выходных тестов — он узнал, что входит в группу потенциальных смотрителей, он не сильно удивился. Он всегда знал, что может провести один какое-то время. Даже три долгих зимних месяца. Он не особенно нуждался в обществе. Хватало книг и компьютера. Смотритель попросту не умел скучать.

Думаю. Ощущаю. Понимаю. Учусь жить без моего, с другим. Он теперь — мой? Если да, то отчего не прикасается, отчего не бывает близко?

С моим утрачена всякая связь, оборваны даже малые побеги. Мой сделал это сам.

Зачем? Почему? Ему было плохо со мной?

От другого не идет плохой волны, но не идет и хорошего. Пусто. Пытаюсь дотянуться до другого, нет, нельзя, не надо. Пока подожду. Он еще не готов.

С тех пор прошло десять лет, и в этом году жребий выпал на него. Теперь ему, Айвену Росу, «26 стандартных, гражданин города Айсвэй, третье поколение, специальность — теплотехник, холост», предстояло три месяца провести в качестве Смотрителя города. Три месяца, в течение которых прочие граждане города отправлялись в подвальные капсулы анабиоза, пережидать зиму в спячке без сновидений.

Айвен принял назначение с любопытством. Он давно привык к мысли, что однажды станет Смотрителем, двое его приятелей по интернату уже отбыли свой срок на этом посту. Айвен прекрасно знал, что ничего особенного в этом нет — холодно, скучновато, да и все дела. Но — одно дело слушать рассказы, другое — испытать самому. В назначении было что-то привлекательное… возможно, вызов.

И вот уже третью неделю он просыпался, мерз по дороге в душ, мерз на лишенных звуков улицах Айсвэя, мерз, просыпаясь ночью от визга системы контроля, читал, играл в компьютерные игры — а больше ничего и не происходило. Все как и ему говорили — скучновато, но терпимо. Много свободного времени — читай да спи, сколько хочешь. Отоспался Смотритель быстро, через неделю уже обнаружил, что просыпается за час, за два до будильника, а дальше просто дремлет, книг было навалом — и новинки, и классика, в общем, затянувшийся отпуск, и только.

Иногда Смотритель обращал внимание на цветочек, стоявший на столе. Цветочку, наверное, тоже было холодно — по крайней мере, так казалось Смотрителю, когда он глядел на несчастного уродца, как-то уплотнившегося и поблекшего за последние недели. Смотритель вяло сочувствовал Цветочку и удивлялся, зачем Шэну понадобился этот шедевр инопланетной флоры — в Айсвэе, да и в других городах не было принято заводить ни цветы, ни животных. Три месяца спячки хозяев могли перенести далеко не все питомцы.

Цветок, однако, забавный. Интересно, что нашел в уродливом растении Шэн, всегда такой практичный, прежде всего заботящийся о собственной выгоде? Может быть, он приносит особо ценные плоды, или из его листьев получают какой-нибудь сок, наделенный не последними свойствами? Эх, Шэн, Шэн, вечно-то ты пользуешься чужой доверчивостью и невежеством. Впрочем, ни книги, ни сеть не содержат ответа на мой вопрос. Должно быть, приятель, ты и впрямь напал на залежи редких элементов, раз не торопишься делиться сведениями с окружающим миром.

Часто думаю о лежащей на мне ответственности. За всю историю института Смотрителей серьезные неприятности происходили только дважды, одна — на моей памяти, но я тогда был совсем маленьким, еще одна — лет пятьсот назад, оба виновника понесли суровое наказание. Ловлю себя на автоматическом жесте: каждый раз при этих мыслях я качаю головой и закусываю губу. Интересно, что бы это значило?

Много вспоминаю. Например, Аллэ. Как она сидит за рулем машины, и как я спрашиваю ее: а представь, что на дороге встречный транспорт шел бы не раз в четверть часа, а постоянно, один мобиль за другим, смогла бы ты вести? Она смеется: снова ты выдумываешь, Айвен. Да, Аллэ, я вспоминаю тебя, и тысячу, наверное, твоих платьев, и твой серебристый смех, и теплый огонек в глубине твоих глаз, и под тугими струями горячей воды я стискиваю зубы от желания, и судорожно кончаю, и выхожу из душа, и забираюсь под одеяла, чтобы минутой позже забыться сном без сновидений.

Сновидения пришли потом. Потом я стоял, беспомощный и жалкий, и пытался бормотать слова оправданий, но слова тонули во всхлипах и забивались в глотку угловатым комком.

Первый кошмар приснился Смотрителю на четвертой неделе. Он записал его в электронный дневник, который обязан был вести. Кошмар был мерзкий и запомнился крепко — прошла зима, он активирует системы пробуждения, выходит на улицы… но город пуст, а воздух в нем отравлен запахом тления. Смотритель ошибся, упустил что-то, не заметил какой-то очень серьезной поломки… но как, как такое могло случиться, ведь автоматика же!.. и все горожане умерли.

На следующую ночь кошмар повторился, но стал более детальным, длинным.

Смотритель входил в подвалы, откидывал крышки капсул — и видел разлагающиеся трупы, желто-зеленые, уже начинающие растекаться потоками мутной зловонной слизи. Целыми, не тронутыми тлением, были только лица — синюшные, искаженные судорогой удушья. И глядя в эти лица, Смотритель понимал, что допустил поломку в системе снабжения, и не мог осознать, как и когда. Ведь он был внимателен…

Робот-психолог моментально истолковал его сны, как свидетельство чрезмерно ответственного отношения к работе, посоветовал больше времени уделять физическим упражнениям, а также назначил легкий транквилизатор из аптечки. Смотритель хмыкнул и пожал плечами. Его дневное сознание не верило в то, что где-то глубоко внутри он боится будущего и полагает, будто может не справиться со своей работой. Смотритель знал, что ничего не боится. Он знал, что делает все безупречно и нет причин для тревоги.