Дела Лэси между тем становились все хуже. Актеры бунтовали, сборы шли на уплату долгов, а публика, чуткая ко всякому беспорядку в театре, наполняла его реже и реже. Антрепренер увидел, что, кроме энергии, нужны еще деньги и знание театрального дела. Он стал думать о компаньоне. Глаза его невольно обратились к Гаррику. И в самом деле, кто же мог лучше подходить к его планам? Осторожный и умный артист знал публику как никто. Своим тактом, настойчивостью и твердостью он был известен каждому, с кем имел деловые отношения. Некоторая бережливость и «сдержанность» в денежных делах никоим образом не могла помешать предприятию, а сценический талант, обширный круг почитателей и все возраставшая популярность были ручательством за внимание публики к их театру. Но Лэси прекрасно понимал, что Гаррик не пойдет на дело, стоявшее так шатко: срок патента истекал через шесть лет, а для такого короткого срока не стоило, конечно, тратить ни трудов, ни денег. Мистер Лэси был страстным охотником и любителем лошадей, а так как его светлость герцог Грэфтон, лорд обер-камергер, тоже разделял эту благородную страсть, то случилось, что они встретились, познакомились и продолжали свои подвиги вместе. Таким образом счастливому охотнику удалось подстрелить такую дичь, какой он и не ожидал: герцог категорически обещал ему возобновление патента на его имя. Однако Лэси пришлось вынести еще один удар: фирма «Амбер и Грин» прекратила платежи, и театру грозил новый крах. Как раз в это время антрепренер обратился к Гаррику: они были не в ладах, как мы видели, но знаменитый артист никогда не распространял своих антипатий на деловые отношения. Предприятие было выгодным и во всех отношениях подходящим. На сцену явились друзья – коммерсанты из Сити, условие было обсуждено со всех сторон, и 9 апреля 1747 года Джеймс Лэси и Дейвид Гаррик сделались единственными собственниками самого большого театра в Лондоне. Все долги, числившиеся на нем, составляли до 120 тысяч рублей, из которых Гаррик внес, со своей стороны, 80. Конечно, ему пришлось сделать для этого заем, так как собственные сбережения артиста далеко не набирали такой суммы, но кредиторы нашлись, и дело было слажено.

Лэси, принявший на себя хозяйственную часть антрепризы, остался в Лондоне отделывать заново театр и увеличивать зрительный зал, а Гаррик отправился в Личфильд, надеясь отдохнуть там и с новыми силами приняться за набор «рекрутов» к началу сезона. Но в последнее время он постоянно хворал и теперь опять схватил простуду, от которой надо было лечиться. На время пришлось забыть о театре. Почувствовав себя лучше, Гаррик сейчас же принялся за дело. «Я соберу, – писал он, – лучшую труппу в Англии, конечно, если мне это удастся, ибо думаю, что хорошие актеры должны стараться быть вместе». Первым делом нового антрепренера было приглашение Барри, Сиббер и старого его ипсвичского конкурента – Йетса. Мэклин с женою также были приглашены в Друри-Лейн. Китти Клайв, замечательная комическая артистка, Пег Уоффингтон, Дилен и Шетер уже находились в труппе Лэси до заключения условия его с Гарриком, а Уудвард должен был присоединиться к ним по окончании своего дублинского ангажемента. 15 сентября 1747 года театр открылся «Венецианским купцом» Шекспира. Таким образом, началась антрепренерская деятельность Гаррика, продолжавшаяся почти 30 лет.

Чтобы закончить первую часть биографии Гаррика, описание того времени, когда он завоевывал себе известность и быстрыми шагами шел к славе и богатству, мне остается только рассказать, как приобрел он себе того верного товарища, с которым не разлучался всю дальнейшую жизнь больше, чем на 24 часа. Я говорю о его женитьбе. Летом 1746 года несколько молодых шотландцев возвращались в Англию из Лейденского университета, где они слушали лекции. Один из них оставил описание этой поездки. Корабль вышел в море в 8 часов утра. Было прекрасное утро, и пассажиры высыпали на палубу. Среди них обращала на себя внимание немецкая семья, сопровождаемая очень хорошеньким пажом. Впрочем, молодые люди вскоре оставили в покое иностранцев, так как им показалось, что это один из тех ганноверских баронов, которые массами переселялись тогда ко двору Георгов и составляли притчу во языцех для всех англичан. Однако хорошая погода не удержалась: подул сильный ветер, который с наслаждением вдыхали шотландцы. Остальные пассажиры чувствовали себя совсем не так хорошо, а маленький паж, бледный и больной, спустился в каюту и приютился на единственной койке, которая, неизвестно почему, была именно для него оставлена. Скоро волнение усилилось; студенты также принуждены были пробраться в каюту и с удивлением услышали робкий женский голос, который спрашивал, есть ли опасность. Оказалось, что паж был переодетой молодой дамой. Такое романтическое приключение, конечно, сильно подействовало на воображение шотландцев, и они, со свойственным им упрямством, уже не отставали от своих спутников до Лондона. Молодая дама оказалась венской танцовщицей Виолеттой, которая ехала в столицу Англии, чтобы дебютировать в опере. Семья, с которой она путешествовала, носила фамилию Росситер и, намереваясь приобрести в Великобритании земельную собственность, взялась вместе с тем проводить туда молодую девушку. Что означало ее переодевание – остается и до сих пор неизвестным. По прибытии в Лондон оказалось, что mademoiselle Виолетта везла с собою целый ряд рекомендаций весьма солидного свойства. По крайней мере, вся знать была заинтересована ее появлением, а дебют танцовщицы состоялся в присутствии короля. Вскоре весь город говорил о ней. И слухи эти не были вызваны только ее театральным успехом: прошлое молодой особы казалось праздным умам очень загадочным. Впрочем, и настоящее тоже не отличалось заурядностью. Две известные всему великосветскому миру дамы приняли в ней самое живое участие: сестры, графини Берлингтон и Тальбот, оспаривали молодую девушку друг у друга. Они ввели ее в высшее общество, ласкали и занимались ею, как родной дочерью. Дело дошло до того, что Берлингтоны поселили ее у себя; графиня выезжала с нею повсюду и, стоя за кулисами, держала шубу, чтобы окутать свою любимицу при выходе ее со сцены. Его Высочество молодой принц Фридрих прислал ей даже своего учителя изящных манер, и, что всего удивительнее, смелая иностранка отказалась от этой «величайшей милости». Все это было очень странно и очень необыкновенно. Но слухи так и остались слухами и до сих пор. Действительную причину такого приема понять решительно невозможно. Вот более или менее точные сведения об этой замечательной женщине. Она родилась в Вене 24 февраля 1724 года и была дочерью «почтенного гражданина» этого города, Иоганна Вейгеля. Девочка, названная Евой Марией, смолоду училась танцам и вместе с братом, Фердинандом Карлом, выказала в этой области замечательные способности. Гильфердинг, балетмейстер Его Величества, обратил внимание на грациозного ребенка и ввел ее в придворный танцкласс, который устраивался для обучения детей Марии Терезии. Девочка была так хороша и изящна, что императрица переменила ее грубое немецкое имя на более изящное французское, и с этих пор Мария Вейгель стала называться m-lle Виолеттой. Однако придворное покровительство не принесло ей особого счастья: с течением времени хорошенькая девочка выросла в прелестную девушку, и тогда император Фридрих I, вероятно не желая отстать в деле благотворения от своей супруги, стал оказывать Виолетте особенное внимание. Это не понравилось, однако, решительной государыне, и она очень скоро отправила молодую девушку в Англию, снабдив ее целым рядом рекомендаций к выдающимся лицам Лондона. Таково предание: sе non è vero è ben trovato[2]. Рекомендации эти были очень солидного свойства и обратили на девушку общее внимание. Вскоре недоразумения в опере (где подвизался в то время, между прочим, и несчастный Глюк) заставили Виолетту перебраться в Друри-Лейн, где она впервые увидела Гаррика. Молодые люди влюбились друг в друга, и ничто, кажется, не могло помешать их счастью. Но не так думала графиня Берлингтон: она искала для своей протеже более блестящего и богатого мужа и ей очень не хотелось довольствоваться простым актером. Впрочем, эти препятствия, как всегда в подобных случаях, только разожгли взаимную любовь и придали ей романическую окраску. Говорят, Гаррику пришлось даже прибегнуть к переодеванию: однажды носилки графини были остановлены старой женщиной, которая с низким поклоном подала молодой девушке письмо. Конечно, блестящие лакеи, отгонявшие докучливую просительницу, и не подозревали даже, что под ее личиной скрывался знаменитый артист. Говорят также, что Гаррик, встречая постоянную враждебность в графине, выказал некоторое самоотвержение и отказался на время от своих притязаний; но серьезная болезнь Виолетты заставила ее покровительницу отнестись благосклоннее к его исканиям, и предложение Дейвида было принято.