В 1774 году умер Лэси, и его наследник начал мучить Гаррика различными недоразумениями. Все это казалось ему очень скучным. Было время подумать об отдыхе. Тем более что подагра, подозрительные боли в желудке и постоянные разлития желчи давали о себе знать все чаще и чаще. Наконец на 60-м году своей жизни он решил окончательно оставить сцену. Давно уже подыскивал он выгодных покупателей, чтобы сбыть им свою часть патента. В 1776 году три джентльмена предложили ему сумму в 350 тысяч рублей; если мы вспомним, что 28 лет тому назад Гаррик заплатил всего 80 тысяч рублей, то предложение это покажется нам очень выгодным. Артист смотрел на него так же, и условие было вскоре подписано. Среди трех джентльменов, купивших патент, находился знаменитый впоследствии автор «Школы злословия» Р. Б. Шеридан. Таким образом, теперь уже ничто не удерживало Гаррика в театре. И действительно, он очень скоро открыл тот блестящий ряд спектаклей, который закончил славную сценическую карьеру английского гения.
Это была непрерывная цепь сумасшедших, небывалых успехов. Все пришло в движение: толпа народа дежурила вокруг Друри-Лейна день и ночь; из-за билетов происходила настоящая драка, и несчастного Гаррика буквально рвали на части. Самые близкие друзья не могли простить ему, если не получали достаточного количества билетов, и мучили его своими брезгливыми и недовольными письмами. Слух о том, что Гаррик покидает сцену навсегда, пронесся по всей Англии, проник в Париж и в Германию. И вот мы видим странное, почти невероятное явление: со всех концов Европы потянулась толпа, жаждавшая увидеть хоть раз знаменитого артиста. Ни трудности путешествия, ни разбои, особенно усилившиеся в то время на почтовых дорогах Англии, не устрашали и не останавливали этих людей… Все их помыслы были там, в далеком Друри-Лейне, где величайший артист нового времени прощался навсегда с публикой. Он выделил целый ряд своих лучших комических и трагических ролей и в апреле 1776 года начал играть их «в последний раз»…
Для прощального спектакля Гаррик выбрал «Ричарда III», которым он начал свою карьеру. Но боязнь за свои силы, которые так нужны ему были в этот день, заставила артиста отказаться от этой мысли. «Ричард» шел 5 июня, «по желанию короля» и в присутствии всего двора. Публика была поражена тем юношеским жаром, силою и увлечением, которые выказал в этот вечер ее старый любимец. В сцене битвы он решительно напоминал дни своих первых дебютов. В роли леди Анны выступила молодая артистка, которой сильно покровительствовал Гаррик. Критика относилась к ней очень враждебно, публика едва терпела ее в главных ролях, а злые на язык примадонны Друри-Лейна прозвали ее «Венерой Гаррика». Еще год назад ему рекомендовали молодую провинциальную артистку, у которой были все данные, чтобы выдвинуться на сцене. Осторожный антрепренер дважды посылал своих агентов смотреть ее и наконец заключил контракт. Он не только выдвигал всеми средствами артистку, но дал ей еще три роли в своих прощальных спектаклях, чтобы «зарекомендовать» ее перед своим уходом. Но молодая женщина была еще очень неопытна. Она плохо держалась на сцене, не знала, что делать с руками, и производила впечатление начинающей любительницы.
«Лондонский журнал» провозгласил ее «жалкой леди Анной», а «Утренняя хроника» решительно заявила, что она чересчур неопытна для столичных театров. Этой молодой женщине суждено было сделаться впоследствии величайшей артисткой Великобритании. Имя Сарры Сиддонс известно каждому любителю театра, но честь ее «открытия» всецело принадлежит Гаррику. К сожалению, он еще раз натолкнулся на неблагодарность и злобу: при жизни знаменитого артиста публика и актеры обвиняли его в излишнем пристрастии к ничтожной дебютантке; после его смерти Сиддонс решилась обвинить своего лучшего доброжелателя в зависти и притеснениях, – таким жалким приемом она думала объяснить свои первые неудачи на сцене Друри-Лейна. Гаррик прощался с трагедией в «Лире». Вот что писала молодая, известная впоследствии поэтесса Анна Мор об этом спектакле: «В понедельник он играл короля Лира, и я буквально не могу до сих пор опомниться от страшного впечатления этого вечера. Каждый раз, как я его вижу, мне кажется, что он не может играть лучше; но этот спектакль все считают одним из величайших проявлений сценического гения. Сегодня я была в Лейчестер-Филдсе, и сэр Джошуа (Рейнольдс) заявил, что только теперь, через три дня, он начинает разбираться в громадном впечатлении, произведенном на него Гарриком. Стремление видеть его выше всего, что вы можете себе представить. Герцогини и графини теснятся в самых верхних ложах: страх пропустить его последние спектакли так велик, что сбавил спесь даже тех из них, которые ездили прежде в театр, чтобы только показывать себя толпе. Теперь они готовы кланяться до земли, чтобы получить место хоть в райке».
После «Лира» произошла трогательная сцена. Великий артист окончил свою роль. Занавес медленно опустился, скрывая от публики старого короля и его несчастную дочь. Не выпуская руки своей Корделии, Гаррик поднялся со сцены и молча медленно повел ее в уборную… Кругом толпились артисты с растроганными лицами. Молча стояли они все вокруг человека, который «возвысил их профессию». Наконец Гаррик крепко пожал руку мисс Йендж и сказал ей: «Ах, Бесси, последний раз я был вашим отцом… последний раз!» Артистка вздохнула и серьезно попросила своего старого собрата благословить ее в этот торжественный день. Гаррик поднял свои руки и исполнил ее просьбу. Затем, молча оглядев присутствующих, он пробормотал со слезами в голосе: «Дай вам всем Бог всякого счастья…»
В этот вечер таким образом он простился со своими товарищами. Прощание с публикой должно было совершиться на следующий день. Я не знаю, почему он выбрал для этого роль дона Феликса в пустой комедии «Чудо». Читая теперь эту пьесу, мало представляешь себе, что мог сделать из такой ничтожной роли знаменитый артист. Самый обыкновенный молодой человек, «монотонность» которого разнообразится только горячностью и вспышками ревности, – вот те данные, из которых Гаррик, как говорят, создал одну из лучших своих ролей. Трудно представить себе также, как мог он изображать в 60 лет молодого страстного португальца, и изображать так, что считал себя вправе написать через восемь дней после этого: «Я никогда, кажется, не играл дона Феликса лучше».
В конце пьесы он, по обыкновению, танцевал с обычной легкостью, грацией и увлечением. Наконец, по окончании комедии, занавес поднялся и открыл громадную сцену Друри-Лейна, совершенно пустую. Толпа замерла. Но вот из-за кулис показался Гаррик, медленно и тихо подвигаясь на авансцену. Десятки актеров хлынули за ним и заняли глубину сцены. С боков виднелись зрители, не успевшие захватить мест в театре. Момент был торжественный. Гаррик напрягал все силы, чтобы сохранить спокойствие. Но когда он увидел эту блестящую толпу, в глубоком молчании ожидавшую его речи, он смутился и несколько мгновений не мог сказать ничего. Наконец он сделал над собою страшное усилие и начал:
«Леди и джентльмены! Я должен был бы, по обычаю, проститься с вами заранее сочиненным эпилогом… и я хотел это сделать, но не смог написать его… да и теперь не был бы в состоянии говорить с вами стихами, в которых трудно выразить все, что я чувствую. Для меня наступает ужасный момент моей жизни: я должен навсегда проститься с публикой, которая была так добра ко мне… Но несмотря на эту разлуку, здесь, в моем сердце, навсегда останется воспоминание о вашей доброте. Соглашаюсь охотно, что многие из моих товарищей были талантливее меня, но не думаю, чтобы кто-нибудь из них употребил более стараний приобрести ваше расположение и более был бы за него благодарен, чем я».
Мерфи рассказывает, что сам артист несколько раз прерывал эту речь от волнения, а в театре среди общей гробовой тишины раздавались всхлипывания женщин и вздохи мужчин. Гаррик кончил. Он низко поклонился публике и медленными шагами, как бы удерживаемый сожалением, тронулся со сцены. Сдерживаемое волнение нашло себе теперь выход. Со всех сторон раздавались крики: «Прощайте! Прощайте!» Платки веяли в воздухе, вздохи, слезы и аплодисменты сливались в один потрясающий гул, который заглушал истерические рыдания миссис Гаррик, лежавшей на диване ее роскошной ложи. Подойдя к боковой кулисе, знаменитый артист еще раз взглянул на эту толпу и исчез навсегда с подмостков Друри-Лейна. Это был «ужасный момент» не только для него, но и для всех любителей театра: они прощались в этот вечер с «величайшим артистом нового времени». t