— Уезжаешь, а на танцы так и не сходил, — сказала Аленка.

— Я был, — ответил Гарик.

Аленка удивленно уставилась на него. Ей и в голову не приходило, что Гарик может без нее пойти на танцы.

— Время даром не теряешь…

— Я смотрел фильм, — сказал Гарик. — «Свинарка и пастух».

— Я думала, танцевал.

— Здесь танцуют фокстрот под пластинку «Марина, Марина…» и разводят кроликов, — сказал Гарик и посмотрел на Сороку.

Президент невозмутимо молчал. Тогда Гарик добавил:

— Правда, какие-то бездельники каждый вечер на острове пляшут вокруг костра, наподобие дикарей… Кажется, этот танец называется «Не ешь меня сырую…».

Аленка фыркнула и посмотрела на Сороку, который все так же молча сидел на табуретке. Пальцами он барабанил по коленке. Лицо спокойное, даже равнодушное. Словно Гарик разговаривает на языке, который ему непонятен. А Гарика это молчание еще больше подхлестнуло.

— У дикарей — их племя, кажется, называется «мяу-мяу» — есть вождь, который страдает манией величия… — продолжал он. — Он требует, чтобы ему все поклонялись, как идолу… Кто не хочет поклоняться, того сбрасывают с острова вниз головой… У вождя какое-то птичье прозвище… То ли Воробьиный Нос, то ли Сорочинская Ярмарка… Только не Соколиный Глаз…

Аленка, она сначала смеялась, а потом перестала, уселась на кровать и с удивлением смотрела на Гарика. Ей было неприятно, что он оскорбляет Сороку. Я ожидал, что Президент встанет и врежет Гарику в ухо. Но Сорока был удивительно спокоен. Все так же барабанил пальцами по колену и смотрел в окно. Уж не оглох ли? Вот он повернул голову к Гарику, посмотрел на него. Не со злостью, с любопытством. Чуть заметно улыбнулся; пожалуй, Гарик не разозлил его, а насмешил.

— Каков нынче улов? — миролюбиво спросил он, но Гарик так и подскочил.

— Пять лещей по два килограмма взял, — с вызовом сказал он. — Не веришь — можешь посмотреть.

— Верю, — ответил Сорока.

Мне захотелось взглянуть на лещей.

Они лежали возле палатки, на траве. Черные пятнышки глаз, обведенные белым кружком, еще блестели. В нескольких местах на боках сквозь слизь краснели царапины. Лещи были широкие, огромные. Один из них медленно раскрыл желтоватый рот и снова закрыл. Я представил, как Гарик тащил его на удочку из глубины… Ну почему мне ни разу еще такие не попадались?

Аленкиного леща я в счет не принимал. Уж очень он спокойно пошел к ней в руки. Как ручной. А потом, эта большая тень под водой… Я обследовал Аленкиного леща и вот что обнаружил: на верхней губе остался свежий след от крючка. Не от Аленкиного, от другого… Этот лещ — подарок Сороки. Он ведь обещал ей. Подплыл под водой и прицепил. Аленке я не сказал, не стал ей настроение портить. Это ее первый лещ.

Когда я вернулся в дом, Сорока и Гарик стояли друг против друга. Лицо у Гарика залито румянцем, кулаки сжаты. Сорока спокоен, на губах усмешка. Аленка сидела на кровати; подобрала под себя ноги и с любопытством смотрела на них.

— Это не твое озеро! — громко говорил Гарик. — Сидишь на своем дурацком острове и сиди! А в чужие дела нос не суй!

— Не ори, — спокойно отвечал Сорока. — Лодку Гриб не получит. А капроновую сеть Коля понес рыбинспектору.

Гарик подступил еще ближе к Сороке и, понизив голос, с ненавистью спросил:

— Тебе платят за это?

— Дурак, — сказал Сорока.

Гарик стиснул зубы.

— Не вздумайте драться, — сказала Аленка.

Я думал, Гарик сейчас ударит Сороку. Но он прошел мимо него и остановился у порога.

— Проломят тебе башку!

— Пуганый, — сказал Сорока.

— Мы еще с тобой поговорим, Президент!

— Конечно, — ответил Сорока.

Гарик выскочил за дверь, но тут же снова приотворил и позвал меня.

Молча мы дошли до палатки. Вячеслав Семенович и Лариса Ивановна укладывали вещи. Багажник у «Волги» был откинут.

— Ну, как ты решил? — спросил Вячеслав Семенович. Гарик только махнул рукой и ничего не ответил.

— Собирайся, — сказала Лариса Ивановна.

Мы отошли немного в сторону, и Гарик спросил:

— Он на лодке приплыл?

Лодки на берегу не было видно.

— Набью ему морду, — сказал Гарик.

— Ты ведь уезжаешь?

— Ради такого дела можно и остаться, — то ли в шутку, то ли всерьез сказал Гарик.

— А как же они? — кивнул я на «Волгу».

— Они уедут.

Я ничего но понимал. Поссорился Гарик с ними, что ли? Вроде не похоже, по—хорошему разговаривают.

— Пусть смотаются к Таллин и Ригу, — сказал Гарик. — А потом приедут за мной.

— А где жить будешь?

Гарик посмотрел на меня, невесело улыбнулся:

— Не пустите?

Эх, осел же я!

— Конечно, к нам! — торопливо заговорил я. — Пустим, о чем речь.

— Пускай прокатятся вдвоем, — сказал Гарик. — Они все-таки муж и жена. А то мы все время втроем и втроем… А в Таллин в другой раз. Никуда не денется твой Таллин.

Я удивился: почему мой? Я не собирался в Таллин.

— У меня кровать широкая, — сказал я.

— У Феди буду жить, — сказал Гарик. — У них сеновал. Мне и нужно-то одеяло и подушку.

— Помоги палатку свернуть! — позвал Вячеслав Семенович.

Когда я проходил мимо, Вячеслав Семенович говорил:

— Жди нас недели через две… И зайди к ним, в Островитино… Не чужие ведь!

— Один спиннинг я возьму, — отвечал Гарик. — И подсачок.

— По-моему, здесь дело не только в рыбалке?..

— Лариса зовет, — сказал Гарик.

В сенях я столкнулся с Сорокой. Он с мешком в руках выходил из дома. Кто же у него в мешке?

— Здоровые лещи? — спросил Сорока.

— Во-о-о! — показал я.

— Сетью и дурак вытащит, — сказал Сорока.

— Сетью? — удивился я.

— С ночи второй раз сети поставили… Лещ-колосовик нерестует. На рассвете я ее поднял. Рыбу, она с икрой, — в озеро, а сеть Коля понес в Полозово, к инспектору. Втроем поставили. Этот, — Сорока кивнул в сторону Гарика, — Гриб и еще один парень, Федькин родственник. Одну тоню только успели поделить… По полпуда на брата досталось…

— Я думал, он удочкой, — сказал я.

— Жадность родилась раньше их.

Я решил испытать Сороку: он или не он подсунул леща Аленке?

— Аленкин лещ у самых камышей клюнул…

— Вот как? — сказал Сорока.

— Я там удил — пустое дело.

— Бывает, — сказал Сорока.

— На голый крючок взял… Без червя.

— Ну и дурак, — усмехнулся Сорока.

— Кто?

— Лещ, конечно, — ответил Сорока. Он посмотрел на Гарика и Вячеслава Семеновича — они палатку сворачивали.

— Остается он, — сказал я.

— Лещи наши понравились? — Сорока посмотрел на остров, и лицо его стало озабоченным. — Куда Коля пропал?..

— Придет, — сказал я.

— Возьми, — Сорока протянул мне мешок.

Я осторожно взял мешок и заглянул туда.

— Тащи за уши, — сказал Сорока. — Не укусит.

В мешке сидели два кролика. Пушистые, ушастые. Они шевелили ноздрями и щурились.

— На развод вам, — сказал Сорока.

Мне кролики нравились. Я давно мечтал завести их, да все негде было. Не в комнате же их держать!

Сорока пошел вдоль берега. Наверное, лодка в камышах спрятана. Или в деревню отправился. Колю разыскивать. Куда действительно мог он подеваться?

Кролики обнюхали мои руки. Зверьки были совсем ручными. И даже не убежали, когда я их выпустил на лужайку.

У толстой сосны стоял Гарик и хмуро смотрел в ту сторону, куда пошел Сорока.

— Погляди, что у меня! — крикнул я.

Гарик не обернулся.

Вечером на узкой деревянной лодке приплыл Коля Гаврилов. Он был чем-то расстроен, разговаривал мало. Молча взял со дна лодки охапку травы и передал мне.

— Молочай для кролей, — сказал он. Этого молочая много росло вокруг нашего дома. Кроликов мы определили в сарай. Коля посоветовал вырыть им нору и напихать туда сена.

— Убегут, — сказала Аленка.