Со всеми этими неприятностями военного времени Карницкий примирился довольно быстро. Он даже привык к ним, к вагонной тряске, к вынужденным остановкам посреди безлюдных сопок, потому что «где-то впереди бомбят разъезд».

На маленьких северных станциях его поезд иной раз встречал составы, идущие из Ленинграда. Он перехватывал военных, бегущих с чайниками за кипятком, и спрашивал:

— Ну, как там? Не бомбят?

— Да нет! Разведчики иногда прилетают, а бомбежки не было. В общем спокойно, — отвечали ему.

В Ленинграде у Карницкого осталась жена. Получая такие ответы, он меньше волновался за ее судьбу.

Доктор любил обходить идущий поезд глубокой ночью, когда больные вместе с обслуживающим персоналом отсыпались за все часы беспокойного дневного пути по прифронтовой дороге.

Мерно покачивается вагон, стучат его колеса. Дежурная сестра прикурнула[1] у белого столика в проходе. Тут же в стаканчике около нее поблескивают градусники; второй том «Войны и мира» заложен длинной мужской гребенкой из пластмассы.

Доктор берет со столика пачку историй болезни, садится рядом на табуретку и начинает перечитывать их одну за другой, представляя в памяти весь предварительный путь раненого. Вот маленькая светлокоричневая карточка передового района, быстрая запись полкового врача: «Сержант Акинфиев — проникающее осколочное ранение левой ноги, задет сосудисто-нервный пучок. Направляется в медсанбат».

Акинфиев лежит на верхней крайней койке вагона для тяжело раненых. Покоясь на шине Брауна — странной подставке из металлических прутьев, — нога существует как бы отдельно от спящего раненого. Акинфиев уже хорош. После медсанбата он побывал уже в эвакогоспитале — гнойные выделения из раны прекратились — недаром окна в гипсовой повязке вторую неделю как замазаны наглухо. Возможно, скоро повязка будет снята совсем и врачи посмотрят, как будет двигать ногой раненый. Отрываясь от истории болезни, Карницкий смотрит на спящего Акинфиева и, представляя себе дальнейший его путь, уже вмешивается в судьбу сержанта как физиотерапевт. «Эх, хорошо бы его да прямиком в Старую Руссу, да сразу же после того, как рана затянется, применить грязелечение, попробовать вернуть жизнь поврежденным и оцепенелым нервам и мышцам». Но Старая Русса захвачена немцами, да и не только она. Отлично оборудованная физиотерапевтическая лечебница в Павловске, под Ленинградом, наверное, тоже разбита немецкими снарядами. А сколько труда вложил в нее когда-то доктор, и как было бы хорошо положить туда Акинфиева, полечить его там и всеми средствами физиотерапии добиться того, чего хирургам трудно было достигнуть скальпелем.

...Санитарный поезд, постукивая колесами, бежит по рельсам самой северной железной дороги России. Скоро он пересечет линию полярного круга, и дежурный по станции с таким же названием отправит поезд дальше, на юг, если можно только назвать югом маленькие, затерянные в лесах полустанки Архангельской и Вологодской областей. Окна поезда занавешены, ни один луч света не вырывается наружу, лишь изредка потрескивают зеленоватые и синие огоньки под дугой массивного электровоза, который мчит состав мимо горных рек, мимо Имандры, мимо холодных сопок и валунов, сменяющих тундру. Одни раненые спят крепко, убаюканные покачиванием поезда, забывая во сне о боли в ранах, другие тяжело стонут сквозь сон.

Только доктор Карницкий не спит. Ему надоело уже быть железнодорожником. Ему хочется самому полечить всех своих временных пассажиров.

В перерыве между очередной поездкой в тыл доктор Карницкий снова напомнит коллеге — ленинградскому венерологу, который теперь заведует врачебными кадрами, о его обещании.

Нахальными были в первые дни войны прославленные герои Нарвика и Крита, посланные Гитлером завоевать русский север. Они уже знали заранее что и где лежит и готовились схватить все ценное голыми руками. Они не только были уверены в том, что их лайнеры смогут вскоре свободно разгружаться на берегах Кольского залива. Выводя из Петсамо свои горные дивизии, немецкие генералы были убеждены в том, что солдат можно не кормить, что они наедятся вдоволь в Мурманске. А чтобы не было неразберихи и путаницы, немецкие интенданты даже отпечатали синенькие талончики на завтраки, обеды и ужины в Мурманске. Так было и написано на них: «Ресторан Арктика в Мурманске. Завтрак, Обед, Ужин».

Талончики были розданы всем солдатам и офицерам перед наступлением, и они побежали закусывать в такую заманчивую гостиницу «Арктика». Но дорожка туда оказалась трудной, а сопки, разбросанные по сторонам, не очень гостеприимны. С одной из них лейтенант Симаченко встречал огнем своей роты наступающих егерей. Ему ещё придали батарею. Батарея била без устали, её снаряды перелетали быструю горную речушку Западную Лицу. Артиллеристы почернели от пыли и пороха, где-то в небе жужжали не то «мессеры», не то ястребки — были минуты, когда на них уже не обращали никакого внимания, думая только о враге, который движется по земле, пытается вырваться на горную дорогу, чтобы поскорее закусить в Мурманске.

В это время Симаченко охотно изменил бы своей привычке не спать днём. Он охотно бы завалился здесь же на колючий грунт каменистой сопки и под неугасающим холодным северным солнцем закатил бы себе такой мёртвый час, что все бы вокруг диву дались. Он наверняка бы спал под залпы батарей, под разрывы падающих неподалеку бомб; его тело желало только одного — сна, но спать было нельзя, надо было стрелять, чтобы не пустить немцев на дорогу к Мурманску.

Кажется, так недавно все это было: первые месяцы боёв и тяжелые потери в людях. Многое из пережитого позабылось.

В памяти сохранился очень ясно переезд через залив, встречный поток раненых, угрюмые, ошеломлённые лица бойцов на палубе баржи и медсестра Тамара, что махала ему вслед платочком. Как сегодня, перед глазами видел Симаченко её пухлую, прокушенную губу, по которой сбегала струйка крови. А дальше, лишь баржа переехала залив, начинался фронт. Спали вдоль обочин плохой скалистой дороги под кустами усталые бойцы. Тут же лежала пища. Много пищи: колбасы, караваи белого хлеба, банки рыбных консервов. Рядом с бойцами спали командиры. Иной под голову скатку положит, а другой просто так, на камнях. Люди отдыхали, чтобы двинуться дальше к фронту, откуда, подскакивая на ухабах, грузовые машины везли раненых.

...Тяжёлые то были дни первых боев за Мурманск, но какими далекими казались они Симаченко спустя пять месяцев, когда на землю упал первый снег и темень заполярной ночи окружала его почти целые сутки.

Рота Симаченко стояла теперь во втором эшелоне. Бойцы жили в землянках, зарытых в сопки. Маленькую свою землянку Симаченко оклеил бумажными мешками из-под сухарей. Получилось вполне прилично. Чем не обои? Иногда Симаченко казалось, что настоящая, взрослая его жизнь началась именно в этой квадратной земляночке.

Едва только озеро у подножия сопок затянулось льдом, командир разведывательного батальона капитан Тиквадзе, молчаливый смуглый человек, с лицом худым и поросшим щетиной быстро растущих волос, с крючковатым носом, не давал Симаченко покоя.

— Ты, дорогой, лыжник, хороший дипломированный лыжник, а мы все должны ходить на лыжах. Учи нас, дорогой, не ленись, потому что как придется нам немцев догонять, мы должны на лыжах как на крылышках лететь, — часто говорил Тиквадзе.

Глубокие лыжни исполосовали вдоль и поперек извилистое горное озеро, уходящее одной своей бухтой прямо к переднему краю под немецкие блиндажи. Днем и ночью Симаченко занимался с батальоном лыжной подготовкой. Он учил бойцов, как крепить лыжи, как бегать без палок, как изготовляться, не снимая лыж, к стрельбе из ручного пулемёта.

На лыжную подготовку выходил и сам капитан Сандро Тиквадзе. Он надевал лыжи и шагал вместе с ним.