Михаил. Что это?

Дьяков. Взаймы у меня просили, помните? Так вот-с. Полторы тысячи. Больше сейчас не могу. Усадьбу продам, – тогда вышлю. А пока до Берлина хватит.

Михаил. Спасибо. Мне сейчас не надо.

Дьяков. Как не надо? На что же поедете? Да ну же, берите. Ведь все равно возьмете. Лучше у меня, чем у процентщика. Все-таки, родственник. Очень прошу вас, Михаил Александрович. Для Вареньки. Только ей не говорите, – она не возьмет.

Михаил. Ну, ладно. Потом.

Дьяков. Когда же потом? Может быть, наедине не увидимся.

Михаил. Да ведь расписку надо, вексель, что ли?

Дьяков. Что за расписки, помилуйте-с! (Сует ему деньги. Он кладет их в карман). Ах, да, насчет паспорта. Давно готов, в Луганове оставил, вышлю с нарочным. Ну, кажется, все?.. А теперь ступайте к ней, успокойте… И скорее, ради Бога, скорее поезжайте, – сейчас же… А то поздно будет. Перерешу. Я ведь ничего не могу решить, как следует. Отниму Сашку, а она ведь без него не поедет. Как вы думаете, Михаил Александрович, ведь без Сашки не поедет, а?

Михаил. Что вы говорите, Дьяков? Точно бредите…голова, должно быть; у вас не в порядке.

Дьяков. Ну, полно, не сердитесь. Пошутил. А, может быть, и брежу. С ума схожу. Дурак сходит с ума. «3аяц бесится». Помните, «бешеный заяц»? Это мне Митенька сосплетничал. Ну, ничего, не бойтесь, не укушу.

Михаил. Шут вы, просто шут! Заразились от вашего Митеньки.

Дьяков. Не троньте Митеньку, – он пьян, да умен. А вы пьяны никогда не бывали, не по-немецки, а по-русски? И влюблены никогда не бывали? Не хотите сказать? Ну, так я скажу: не бывали, не бывали и не будете! Эх, умный вы человек. Михаил Александрович, а не хватает какого-то винтика. Оттого и с дураком не можете справиться… Да ну же, не сердитесь, что это, право, и пошутить нельзя!

Михаил. Шутите со мною, сударь; сколько угодно: но если вы вздумаете с Варенькой…

Дьяков. Ну-с, что же тогда?

Михаил. Тогда я вам ноги переломаю, вот что!

Уходит.

Дьяков один. Смотрит вслед Михаилу, потом бежит за ним. «Михаил Александрович! Михаил Александрович!» Возвращается к скамье, садится и, так же, как давеча, прислоняется головой к стволу березы, закрывает глаза. В глубине рощи Душенька и Ксандра перекликаются.

Голос Ксандры (поет).

Голос Душеньки. Ay! Ay! Мишка! Варька! Где же вы? Подите сюда. Сколько тут ландышей.

Голос Ксандры (поет).

Входит Александр Михайлович.

Александр Михайлович садится рядом с Дьяковым. Тот не замечает его. Александр Михайлович кладет ему руку на плечо.

Дьяков. Ах; папенька! Извините, я не слышал…

Александр Михайлович. Уснул?

Дьяков. Нет, так. Песни заслушался.

Александр Михайлович. Да, утешная песенка, старинная. Куда лучше нынешних… А я тебя искал, Николай. Поговорить надо. Решили вы? Что ж ты молчишь? Не хочешь говорить со мною?

Дьяков. Нет, папенька, голубчик, ради Бога, не думайте! Ведь я же вас; как отца, больше, чем отца. Ну, да что говорить, сами знаете…

Александр Михайлович. Любишь, а не веришь?

Дьяков. Да нет же, верю, вам одним только и верю.

Александр Михайлович. Отчего же не хочешь сказать?

Дьяков. Что сказать? Ничего я не знаю. Запутался. Голова кругом идет. В самом деле, точно с ума схожу. Знаю одно: не хочу ее держать насильно, тираном быть, убийцею. Хочет за границу ехать, пусть едет…

Александр Михайлович. С кем? С Мишею?

Дьяков. С кем хочет. Мне все равно.

Александр Михайлович. А Сашка?

Дьяков. Пусть и Сашку берет.

Александр Михайлович. Скатертью, значит; дорога, – ступай с Богом на все четыре стороны? Славно решил! Жена, говорят, не башмак; – с ноги не скинешь. А ты взял, да и скинул. Надоело возиться, – и за щеку. Да ты хоть бы меня-то спросил, ведь и мне не чужая, небось…

Дьяков. Папенька; вы же сами видите…

Александр Михайлович. Ничего я не вижу. Вижу только, что задурила бабенка, а ты и раскис. Смотреть тошно. Сам хуже всякой бабы, тряпка, малодушный ты человек! Ну, скажи ты мне на милость – да не сразу, не сразу говори, а подумавши, скажи, любит она тебя или нет? Aгa, задумался? Не знаешь? Аль и вправду не знаешь?

Дьяков (тихо, как будто про себя). Не знаю.

Александр Михайлович. А хочешь; скажу?

Дьяков. Скажите.

Александр Михайлович. Да ведь не поверишь?

Дьяков. Поверю; больше; чем себе поверю!

Александр Михайлович. Ну; так вот что, Николай: кто кого из вас больше любит, я не знаю. А что она тебя любит без памяти, – это знаю…

Дьяков. Любит и мучает так?

Александр Михайлович. А ты что думал? Ну, ладно, пусть я – старый дурак, из ума выжил, ничего не знаю, да ведь и ты не знаешь. Наверняка бы знать; что не любит, – разошлись бы да дело с концом. Ну, а что, если любит? Если вот все это – «люблю; не люблю» – только бред, наваждение, экзальтация, Мишкины глупости? Сама не знает, что делает, да ведь узнает когда-нибудь, и что тогда будет?

Дьяков. Оставьте, оставьте, папенька…

Александр Михайлович. Нет, не оставлю. Я за нее ответ дам Богу. За что же ты губишь ее? Можешь спасти и не хочешь.

Дьяков. Как спасти?

Александр Михайлович. Будто не знаешь?

Дьяков. Отнять Сашку?

Александр Михайлович. Ну вот – в одно слово.

Дьяков. Да разве это спасет?

Александр Михайлович. Спасет, если любит.

Дьяков. Нет, папенька, я этого не сделаю.

Александр Михайлович. Как знаешь. (Встает).

Дьяков. Постойте.

Александр Михайлович. Ну, что.

Дьяков. Нет, ничего.

Александр Михайлович. Боишься? Взять на себя не хочешь?

Дьяков. Не могу.

Александр Михайлович. А если я возьму? Не можешь и этого. Ну, ладно, делай, как знаешь, и я по-своему сделаю. Только не мешай, молчи, не говори никому… Даешь слово?

Дьяков. Даю.

Александр Михайлович. А знаешь что, Николай, ведь Миша-то, пожалуй, прав: дурак ты, просто дурак, да и только! Ты как думаешь, а?

Дьяков. Не знаю… Может и дурак.

Александр Михайлович. Ну и пусть! А я за такого дурака десять умных отдам. Христос с тобой!

Обнимает его. Входит Митенька