— Почему не пошли вброд? — с еще большим раздражением переспросил он молчавшего офицера.

— По такой воде мы бы застряли там, — часто моргая, спокойно ответил ротный. — А у меня есть новички, побоялся, что стушуются...

— «Застрянем», «стушуются», — Черножуков покачал головой. — И это говорит командир роты... Что же вы в реальном бою делать будете? Тушеваться или бить врага?

По лицу капитана словно пробежало ярко-красное пламя. Видно было, как от напряжения под его щеками ходят желваки. Он считал, что действовал в интересах батальона, старался, чтобы молодой комбат не сплоховал на учениях. Мог бы оценить его шаг, на худой конец промолчать, тем более, что ни разведки «противника», ни посредников у моста не было. Выходит, и знать-то никто об этом не будет. А он, комбат, принципиальность свою показать решил. Не понимает, задержись рота с атакой во фланг, неизвестно, чем бы все кончилось. Во всяком случае, о хорошей оценке батальону и мечтать не пришлось бы.

— Пойдемте, — бросил Черножуков командиру роты, заметив по его глазам, что в душе тот не согласен с ним и оправдывает свой поступок.

И снова третья, не отдохнув после «боя», устремилась к обозначенной на карте тонкой линией речушке. Переправилась по ней уже по знакомому мосту, затем резко повернула направо и вскоре оказалась у той самой точки, где комбат приказал ротному форсировать водную преграду вброд. За пять прошедших лет после памятной Черножукову переправы здесь ничего не изменилось. «Пожалуй, берег на той стороне стал более пологим, — подумал Александр. — Знать, немало по нему прошло техники, стесавшей гусеницами и колесами каменистую почву». Только скалистый обрыв чуть левее выглядел так же внушительно и неприступно.

Река бурунилась, быстрым течением подмывая берега. Не отсвечивались солнечные лучи в ее темных от песка и ила водах. Черножуков сел на место механика-водителя боевой машины и нескоро, словно в замедленной съемке, повел ее к урезу реки. Тут машина будто замерла, потом, фыркнув, пошла, как бы наперекор быстрому течению. На середине, когда, казалось, мутный поток вот-вот снесет БМП, комбат прибавил газу. Машина увеличила ход и вскоре передок ее был уже на суше.

Наблюдавшие за переправой солдаты, сержанты и офицеры роты волновались не меньше Черножукова: не застрянет ли БМП? Не снесет ли ее к скале? Даже ротный, забыв на минуту, ради кого комбат устроил этот «спектакль», переживал вместе со всеми. «Мастер», — уважительно отозвались вслух о своем командире подчиненные.

А Черножуков, отъехав от берега на достаточное расстояние, выпрыгнул из машины и решительным жестом приказал переправляться следующему.

«Пошел», — зычным голосом повторил команду ротный.

Боевая машина, управляемая рядовым Курбановым, высоким, стройным, как тополь, парнем, вошла в воду. И быстро преодолела реку. За ней пошли другие машины. Лишь один из новичков сплоховал, на самой середине реки зачем-то резко сманеврировал и тотчас увидел перед собой не пологий берег, а скалу. Двигатель еще работал и надо было быстро сдать назад. Но новичок совсем растерялся, начал разворачиваться вправо. Зад машины оказался во впадине, так что выхлопная труба скрылась под толщей воды. Надрывно прохрипев, двигатель заглох.

Черножуков приказал находившемуся поблизости расторопному рядовому Курбанову сесть за рычаги своей БМП и задним ходом приблизиться к неудачнику. Курбанов в одно мгновение выполнил команду, успев при этом позаботиться, чтобы один из солдат приготовил трос. Держась за него, парень спрыгнул в воду и уже вскоре присоединил трос к кронштейну застрявшей машины. «Почти все, как пять лет назад, — подумал Черножуков. — Разница лишь в том, что не я сам полез в холодную воду».

Мораль ротному комбат читать не стал, решил, что наглядный пример куда как действенней. А вот на партийном собрании вопрос об упрощенчестве стоит поставить остро...

Мысль о партийном собрании растревожила память. И сразу же в сознании возник образ старшего лейтенанта Борисова. «Эх, был бы ты, Андрюша, без подсказки сделал бы все».

Заместитель командира роты по политчасти Андрей Борисов, той роты, которой он, Черножуков, командовал в Афганистане, никогда не поступался принципами. Умел и других убедить, что так надо. Андрея не просто уважали — любили. Он знал о подчиненных все. Даже мысли, казалось, угадывал. Умной шуткой разряжал обстановку, теплым словом возвышал человека. И как неуютно становилось тому, кому он делал замечание, упрекал в чем-то.

Но нет уже голубоглазого, с волосами цвета осени тамбовского парня Андрюши. Остался в далеком и близком теперь Афганистане.

Это он, старший лейтенант Борисов, открыл для Александра удивительные очерки Ларисы Рейснер об Афганистане. В перерыве между занятиями Андрей усаживался на дикий отполированный тысячелетними ветрами и дождями камень, доставал из полевой сумки томик с засушенным цветком вместо закладки и говорил со смущенной улыбкой;

— Посмотри, Саша, на эти земли, будто о них написано, да как удивительно точно и красочно.

И начинал читать:

«Тропинка бежит под нависшими валунами: они как исполинские каменные жабы прижались к краю обрыва, готовые прыгнуть. За ними множество мягкотелых туфов, добрых, застывших на своих местах, точно — собрание. И вдруг — кровь. Где-то в глубине пластов лопнули гранитные жилы. Может быть, сердце, оживлявшее семью великанов, переполнилось огнем и лавой и разорвалось на каменные брызги. Или утомленные вечным окостенением горы захотели ожить и идти и, оторвав от земли уже мертвое тело, изошли кровью, пораженные новым, еще более немым покоем. Но все кругом — обрывы, скалы, пыль и щебень — все пропитано пурпуром, все красно и розово, как предсмертная пена и даже мазанки пастухов — из глины, смешанной с драгоценной металлической киноварью.

Из такой глины был вылеплен человек».

— Ну вот, ты и скатился с материалистических позиций, — смеялся Черножуков. — Человека, оказывается, всевышний все-таки из глины вылепил.

— Да это же художественный образ, как ты не понимаешь?— вступал в шутливый спор с командиром Борисов. — Знаешь ли ты, что Лариса Михайловна Рейснер была членом партии большевиков с восемнадцатого года, и именно она послужила Всеволоду Вишневскому одним из прототипов комиссара в «Оптимистической трагедии»? Классовое чутье ей никогда не изменяло. Только послушай, как здорово сказала она о наших с тобой дедах, друзьях афганцев: