Когда мы подошли ближе, он спокойно посмотрел на нас, повернув голову, через плечо.

— Давай-ка спустим ему кровь, — сказал Джим.

— Лучше не будем рисковать, ведь это все равно, что подойти к раненому льву.

— Тогда угостим его еще парой пуль.

Мы оба выстрелили. Лось продолжал спокойно лежать, словно пули пролетели мимо.

Мы подошли к нему спереди, оставаясь на безопасном расстоянии.

Джим хотел выстрелить еще раз, но голова лося вдруг поникла, а потом плашмя упала на землю.

Я пустил ему пулю в лоб.

Лось вытянул ноги, задрожал и притих.

Он умер.

Мы не были уверены, что добыча будет нашей: ведь индейцы могли быть на той же тропе. С этими мыслями мы вернулись к тому месту, где впервые увидели лося. На снегу не было следов крови до того момента, когда мы выстрелили. Это нас успокоило.

— Давай потянем жребий, — сказал я Джиму, — кому из нас идти в Кербери за санями, а кому оставаться сторожить лося.

— Знаешь что, Сетон? Оставайся-ка ты с лосем: ты лучше меня договоришься с индейцами, если они вдруг появятся и станут предъявлять свои права, а я пойду за санями.

Итак, я остался сторожить лося.

Сначала я рассматривал его, измерял, изучал.

По моим подсчетам, он был ростом в плечах в шесть футов три дюйма, к этому еще нужно добавить высоту гривы, то есть больше шести дюймов. Вес его, должно быть, равнялся восьмистам фунтам.

Через некоторое время я вернулся на тропу лося и стал всматриваться в следы. Мне хотелось узнать результаты каждого из наших выстрелов.

Когда я прошел некоторое расстояние, мне показалось, что кто-то пробирается по лесным зарослям. Скоро я разглядел, что это был индеец. Он быстро шел навстречу мне. Я круто повернул, чтобы вернуться к тому месту, где лежал лось, но индеец опередил меня и был там прежде, чем я успел дойти.

Индеец приветствовал меня каким-то бормотанием. Я ответил ему тем же. Его запас английских слов был невелик. Мой запас индейских — еще меньше. Мы общались главным образом при помощи знаков.

Индеец сказал:

— Лось.

Я ответил:

— Ага.

Когда мы подошли к убитому зверю, он снова сказал:

— Лось.

И стал показывать пальцем на себя и на свое ружье, давая этим понять, что это его добыча.

Я оттолкнул его, выражая свой протест. Индеец пристально посмотрел на меня и через несколько секунд продолжал мне доказывать свое. Он дал понять, что дважды стрелял, он показывал на раны зверя и на дуло моего ружья и утверждал, что раны слишком велики.

Я не растерялся и ткнул пальцем в ружье Дуфа, которое стояло тут же, у дерева. Этим я опроверг утверждение индейца.

Раза два он пробовал приблизиться к лосю, но я загораживал ему путь ружьем.

Тогда индеец поднял руки и воскликнул:

— Ваа ничи сичи! — что означает: «Нет, брат, ты очень плохой!»

Я не хотел прибегать к грубой силе, но ясно дал индейцу понять, что за своего лося постою и ни за что ему не отдам.

Тогда индеец решил переменить свою тактику и знаками предложил поделить лося.

На это я ему ответил:

— Ваа! Кауаин! — Этим, мне кажется, я сказал: «Нет, ни за что».

В конце концов я трижды положил голову на руку, потом показал на лося, описал в воздухе мучительный путь, потрогал ружье и пять раз ударил в ладоши.

На языке слов это должно было означать: «В течение трех дней я преследовал лося. Я убил его после того, как пять раз выстрелил. Он мой. А ты можешь отправляться своей дорогой».

После этого индеец выпрямился во весь рост (он был дюймов на шесть выше меня) и заявил, что он из племени сиу и что недалеко в лагере у него четыре товарища таких же сильных, как он, и что они придут сюда все вместе. Бросив последний угрожающий взгляд, индеец удалился.

Я же остался на своем сторожевом посту, с нетерпением дожидаясь возвращения Дуфа.

У меня было твердое решение — ни за что не отдавать лося, хотя бы за ним пришло и целое племя индейцев. В течение пяти часов я ходил взад и вперед, охраняя лося и скрываясь в зарослях от посторонних взглядов.

Вдруг до меня донеслось бряцание ружей, потом лай собак, и через несколько минут появился Джим с Гордоном Райтом и еще двумя товарищами. Скоро мы погрузили лося и были готовы отправиться в обратный путь, веселые и торжествующие.

В Кербери мы прибыли около семи часов.

Слух о нашей удачной охоте уже разнесся по местечку, и соседи один за другим спешили к Гордону, чтобы взглянуть на лося и поздравить нас с удачной охотой.

Итак, после того как я прошел по снегу триста миль, после девятнадцати дней тяжелой походной жизни я наконец выполнил клятву и убил самого великолепного зверя, который бродит в американских лесах.

Я глядел на красавца лося, превратившегося в мясную тушу ради каприза охотника, и меня начинала мучить совесть. Тогда я дал себе клятву: никогда не поднимать своего ружья против великолепного и редкого зверя американских лесов. Эту клятву я не нарушил до сих пор.

Когда зима начала вступать в свои права, я снова задумался над своей судьбой.

Да, я порвал с Лондоном и со всей его жизнью. Но мне не хотелось безвыездно жить в глуши, в деревянной хижине.

Я решил ехать на восток Америки — в Нью-Йорк.

Приехал я в этот огромный город 23 ноября 1883 года.

Я никогда здесь не был и никого не знал. В кармане у меня не было даже трех долларов.

В раздумье шел я от пристани, когда вдруг увидел на фонарном столбе надпись: «Бродвей». Так вот он, знаменитый шумный Бродвей! Здесь бьет ключом жизнь Нью-Йорка.

Но мое внимание было поглощено тем, что я следил за надписями на дверях: «Сдаются комнаты». Бродвей — дорогой район, и комнаты здесь были мне не по карману. Я пошел дальше, пока не попал на улицу, которая показалась мне второразрядной. Здесь я снял комнату за два доллара в неделю. Один доллар я заплатил хозяйке вперед. После того как я отдал восемьдесят центов за доставку сундучка с пристани, у меня осталось всего девяноста центов.

Я был страшно одинок в этом большом незнакомом городе.

Мне говорили, что один из моих школьных товарищей, Чарлз Броутон, поселился в Нью-Йорке несколько лет назад и неплохо устроился. Но где именно он жил — на какой улице, в каком доме, — я не знал, а узнать его адрес мне так и не удалось.

На следующий день я захватил с собой папку с рисунками и направился по издательствам в надежде найти себе работу художника-иллюстратора. Но мои мечты не осуществились. Была суббота — последний день недели, и почти все предприятия работали до двенадцати часов дня, а некоторые и вовсе не открывались.

Под вечер, когда я переходил через площадь Вашингтона, я встретил человека, который по внешнему виду — длинные волосы, борода, как у Ван-Дейка, — и по манере держаться показался мне художником.

Я остановил его и спросил:

— Простите, сэр, если я не ошибаюсь, вы художник?

— Да. Во всяком случае стараюсь быть таковым.

— Тогда скажите мне, пожалуйста, как бы вы поступили, если бы у вас был товарищ художник в Нью-Йорке и вам нужно было бы узнать, где он живет.

Незнакомец ответил:

— Все зависит от того, какой он художник, — с именем или же это еще неизвестный, начинающий.

— Да, это молодой художник, он еще учится, но в то же время уже и работает.

— В таком случае я попробовал бы узнать его адрес через Лигу молодых художников. Она находится на Двадцать третьей улице, недалеко от Шестой авеню.

— Открыто ли там по вечерам?

— Кажется, да.

Мы распрощались и разошлись в разные стороны. Несколько лет спустя я узнал, что это был один из самых знаменитых художников Нью-Йорка.

Итак, вечером я отправился по указанному адресу и нашел школу живописи. Ни одного студента я там не увидел. Сидел только швейцар у дверей. На мои расспросы о товарище он ответил: