Так ходили они, чуткие и осторожные, уже часа полтора. Кругом была все та же осенняя, мглистая и неуютная ночь. И ветер посвистывал, обманывая невнятными, посторонними звуками.

Разойдясь в разные стороны со своим товарищем, Владислав сквозь шум ветра почувствовал какой-то подозрительный звук. Он прислушался, подождал, дождался возвращения товарища и шопотом поделился с ним своими подозрениями. Стали слушать оба. Но все было попрежнему. Попрежнему шумел только ветер да расплывались неуловимые, расплывчатые тени.

— Пригрезилось... — шопотом определил товарищ.

Владислав не возражал.

Прошло несколько минут. И вот опять Владиславу послышались звуки, точно кто-то осторожно полз, шурша сожженной пожухлой травою. Владислав притаился. Он не сдвинулся с места, укрытый глубокой тенью. Он замер и весь напрягся, насторожился. Еще несколько минут прошло. Звуки пропали. Но едва только Владислав хотел тронуться с места, как очень близко от него он услыхал, на этот раз уже явственно и отчетливо, осторожный шорох. И впереди, там, где было немного светлее, на склоне пригорка задвигалось что-то темное. Владислав оглянулся, выискивая своего товарища, но того где-то не было. Тогда Владислав неслышно двинулся вперед, наперерез тому черному пятну, в котором он угадал ползущего человека.

Но, повидимому, двинувшись вперед, Владислав попал тоже на более светлое место, и ползущий человек его заметил. Внезапно с земли поднялась, показавшаяся во мгле гигантской, фигура человека. Человек стремительно кинулся в сторону. Владислав, размахивая винтовкою, прыгнул следом за ним.

Он выбежал на пригорок и там уже совсем хорошо разглядел убегающего человека.

— Стой! — крикнул Владислав. — Стой! Стрелять буду!..

Бегущий приостановился, взмахнул рукою. Хлопнул выстрел. Владислав приложился и тоже выстрелил. На выстрел подоспел товарищ. Они вдвоем бросились в погоню за беглецом. На вершине пригорка тот споткнулся обо что-то и упал. Тут настиг его Владислав, бросился на него, прижал к земле, услышал прерывистое дыхание, яростный возглас: «А, гадина!», почувствовал нестерпимый ожог в левое плечо и потерял сознание.

Владислав пришел в себя на заставе. Тусклое утро просачивалось сквозь оконные стекла лениво и скупо. В комнате еще горел свет.

— Ну, вот! Давно бы так! — сказал знакомый голос.

Владислав оглянулся и узнал командира. Владислав сделал попытку встать.

— Лежите, лежите! Куда вы? — остановил его командир.

— Задержали? — неуверенно спросил Владислав.

— Разумеется, — улыбнулся командир. — Вы его не выпускали, пока не подоспела помощь.

Владислав удовлетворенно вздохнул.

— Рана у вас не опасная, — продолжал командир. — Но придется полежать спокойненько недельку-другую. И надо слушаться товарища доктора...

Но через день Владислав не утерпел и встал с постели. Ему показалось, что забинтованное плечо нисколько не мешает ему ходить, и он, никого не спросясь, пошел бродить. И тут ему захотелось посмотреть на того, кого он задержал. Ему захотелось взглянуть в лицо врагу, увидеть его глаза, почувствовать его смятение и злобу. Одним словом, его потянуло увидеть живого врага.

Он пошел в корпус, где помещалась канцелярия. По дороге он встретил пограничников, которые радостно окружили его и которые сказали ему, что задержанного только-что провели зачем-то в канцелярию. Владислав вырвался от обступивших его товарищей и быстро направился туда.

В коридоре он на мгновенье нерешительно остановился, но поправил на себе одетую на один рукав шинель и смело раскрыл дверь в кабинет начальника.

В кабинете были четверо. Начальник сидел за столом. Возле него стоял кто-то из младших командиров. Перед столом, вытянувшись по-военному, застыл человек в штатском. Немного сбоку его находился часовой.

Владислав понял, что человек в штатском — это тот, кого он два дня тому назад задержал, и рванулся к нему. Начальник изумленно взглянул на Владислава, нахмурился и недовольно сказал:

— Синельников! Вы зачем сюда?

Человек в штатском быстро оглянулся и дико посмотрел на Владислава. Потом повернулся к начальнику. Затем опять впился странным взглядом во Владислава.

— Виноват, товарищ командир! — вытянулся Владислав и густо покраснел.

— Во-первых, — продолжал строго начальник, — вам приказано было лежать и не тревожить свою рану. Во-вторых, с каких это пор вы стали нарушать дисциплину? Кто вам разрешил сюда зайти?!

— Виноват! — повторил Владислав и румянец его сменился бледностью.

Человек в штатском поднес руку к шее и расстегнул воротник рубашки. Казалось, ему внезапно стало трудно дышать. Он открыто разглядывал Владислава и губы его вздрагивали. И когда он увидел, что Владислав собирается повернуться, чтобы выйти из кабинета, он вдруг протянул обе руки и коротко сказал:

— Постой!

Конвоир шагнул к нему и насторожился. Начальник приподнялся из-за стола.

— В чем дело? — спросил он.

Владислав налился непонятной тревогой. Человек в штатском, тот, которого он задержал и который его ранил, враг, этот человек чем-то тревожил юношу. И Владислав угрюмо и тоскливо вгляделся в его лицо. В этом лице ему показались какие-то знакомые черты.

— Что вам нужно? — вторично спросил начальник. Тогда человек в штатском нервно застегнул воротник рубашки. Застегнул и снова расстегнул.

— Этого красноармейца зовут Владислав? Это, действительно, его фамилия — Синельников? Да? Его вы так назвали?

— Вас это не касается! — сухо отрезал начальник.

— Нет, касается! — крикнул задержанный. — Очень даже касается!..

И он резко повернулся к Владиславу и злобно процедил сквозь зубы:

— Значит, отца родного, Славка, поймал? Да?

У Владислава зазвенело в ушах. Раненое плечо налилось внезапной мучительной болью. Губы пересохли. Облизнув пересохшие губы, Владислав повернулся к начальнику и твердо, только на мгновенье голос его дрогнул, сказал:

— Товарищ командир! Этого человека я не знаю... и знать не хочу!..

Человек в штатском, Синельников Александр Викторович, деланно расхохотался.

— Змееныш! — процедил он сквозь зубы.

— Увести! — кинул начальник конвоиру.

Владиславу не прошло безнаказанно то, что он встал с постели раньше показанного времени. У него жестоко разболелось плечо, рана загноилась, поднялась температура. Его уложили в постель. Через день у него открылась горячка.

И как когда-то давно, в те давние и забытые годы, когда его подобрали на улице грязного и оборванного, он, сжигаемый болезнью, стал громко и дико бредить.

Бред его был необычен для окружающих.

Он поминал в бреду Воробья и других товарищей давних лет. Он звал порою мать. Иногда он нежно шептал: «Таня! Танечка!» Порою он начинал петь, и хриплый, слабый голос его звучал неуверенно и вызывал жалость. Один раз он сбросил с себя одеяло и порывался куда-то бежать. При этом он злобно и тоскливо кричал:

— Сам ты змея!.. Гад!..

Он много и жадно пил и когда его охватывал озноб, он, стуча зубами, кого-то молил:

— Пустите поближе к огоньку!.. к огоньку, ребята, поближе!

Однажды он окрепшим голосом запел песню беспризорников.

В палате было тихо. Шелестели по углам какие-то мягкие невнятные звуки. От хорошо протопленной печки шло нежное и приятное тепло. Пахло лекарствами. И вот тихо и жалостливо раздалось:

Песня прозвучала здесь неожиданно и дико. На звуки ее потихоньку, на цыпочках подошли и столпились у дверей палаты больные, которым можно было ходить, сиделки, врач. Люди остановились и замерли. Люди почувствовали, что вот к изголовью больного Владислава прильнуло и остановилось на мгновенье его тяжелое прошлое. Люди боялись перевести дыхание.