Эрих оторопел.

— Почему именно меня?

— Ты имеешь хоть какой-то опыт подпольной работы и понимаешь в этом больше других, — ответил секретарь.

Не часто приходилось Эриху Вальтеру смущаться так сильно, как смутился он в эту минуту.

— Откуда вы знаете? Я никому не рассказывал!

— Это неважно. Мы получили письмо из министерства. Надо послать в их распоряжение несколько парней. И тебя прямо называют. Вот, посмотри.

Секретарь протянул письмо — оно было отпечатано на лощеной хрустящей бумаге. Внизу стояла подпись:

«Комиссар полиции Эрнст Вернеман».

— Он жив?! — Эрих вскинул на собеседника заблестевшие вдруг глаза.

— Кто он?

— Вернеман, ну, вот тот, кто подписал письмо!

— Ну, если подписал, значит, жив. А ты что — знаешь его?

— Ладно, это неважно. Все — я согласен.

Позже Эрих узнал, что Вернеман был освобожден русскими войсками из Ораниенбургского концлагеря под Берлином.

И вот уже три года, как Эрих Вальтер — в министерстве государственной безопасности.

...В тягостном раздумье сидит Эрих Вальтер за письменным столом. Опершись локтями о стол, он закрыл ладонями лицо.

Прошла уже неделя после трагической гибели Зигфрида Вольфа. Чего же добился инспектор полиции Эрих Вальтер? Преступник не только не разыскан, но даже следов его не обнаружено.

Техническая экспертиза установила систему пистолета, из которого стрелял убийца.

Но, боже мой, — сколько таких пистолетов после войны осталось еще в руках преступников!

Та же экспертиза по обнаруженным помощником Эриха Фелльнером следам дала заключение, что убийца был ростом около 170 сантиметров.

Но что толку от этого?

Какой смысл вообще имеют все методы розыска преступников, когда в молодом, здоровом теле Республики сидит эта проклятая заноза — Западный Берлин?

Любой уголовник через два часа или через двадцать минут после совершения преступления окажется там — вне пределов досягаемости!

Правда, между криминальной полицией Республики и Западного Берлина достигнуто джентльменское соглашение о взаимной выдаче уголовников, но ведь это так шатко!

Стоит любому аферисту, любому мошеннику, наконец — просто карманному воришке произнести три слова: «Я восточный беженец», — и он станет неприкосновенным.

А что же говорить о террористах, о диверсантах?

Эрих был несколько раз на шахте «Кларисса», беседовал с секретарем парторганизации и другими людьми, хорошо знавшими убитого, встречался с вдовой Зигфрида Вольфа — Эммой, выяснял обстоятельства дела. Он заинтересовался соседом Вольфов — Зигфридом Кульманом, — человеком, в жизни которого было много подозрительного...

Но все это пока не давало разгадки...

— Что, боязно?

Боб доверительно и почти дружески улыбнулся. Как он и ожидал, вопрос разозлил Гетлина.

По давней эсэсовской привычке, тот строптиво выпрямился, вскинул подбородок:

— Трусость в нашем деле — разменная монета. И вообще, после Восточного фронта, — говорить мне о трусости? Но посудите сами: прошло всего полтора месяца, как я из Шварценфельза. Они ведь чуть-чуть не сцапали меня после того, как этот Вольф свалился с велосипеда... в могилу. — Вилли помолчал. — Там что-нибудь случилось новое?

— Пока нет. Но скоро должно случиться.

— Не понимаю.

Боб коснулся кончиками пальцев щетинки усов:

— Я выброшу туда оружие. Надо спрятать его в тайники. Согласны, что вам самому необходимо при этом присутствовать?

— Д-да... — не мог не согласиться Гетлин. — Когда намечена операция?

— На третье октября. Самолет пройдет в три часа ночи над пунктом «А» и сбросит мешок. Припрячьте его и возвращайтесь. Только не будьте растяпой. Кстати... или нет, некстати, но... деньги у вас еще есть?

Вилли пожал плечами.

— Я умею тратить, но не знаю, как выращивать эти фрукты.

— Хорошо, получите еще. — Боб достал из кармана деньги и молча, по-хозяйски, плотно положил на стол.

— Теперь все. Когда думаете ехать?

— Сегодня с ночным.

— Это совпадает с нашим планом. Проведите все так, чтобы... Ну, не учить же мне вас таким вещам.

— Да, уж не стоит.

Итак, снова туда, в Шварценфельз, где его, быть может, уже ждут, готовят ему западню. Да, только теперь Гетлин вдруг очень ясно понял, что ненависть к врагам — это далеко не то же, что повседневная работа против этих врагов, спокойных, не теряющих самообладания, упорных.

И, главное, непоколебимо уверенных и в своей правоте, и в своей победе!

Черт бы их побрал...

...На следующий день он с коробкой сигар и пачками сигарет явился к толстому Хойзеру.

— Ого, опять вы? — Макс отлично разыграл удивление, хотя, кроме Лизы, в магазинчике снова никого не оказалось. — Вы нас не забываете.

— Истинных немцев так мало осталось на нашей грешной земле... — Гетлин уныло пожал плечами. Потом, обернувшись к Лизе, изысканно раскланялся и вслед за Хойзером прошел в комнату. Выгружая из чемоданчика пачки сигарет, Гетлин, как заправский коммивояжер, принялся их расхваливать. Хойзер на этот раз с подлинным изумлением посмотрел на него:

— В вас погиб великий артист.

— Не каждый артист может быть разведчиком, но каждый разведчик обязан быть артистом. Это аксиома. Но — товар! Согласитесь, черт возьми, что товар хорош.

— Да, конечно.

— Убирайте его. И оповестите через Кульмана всех, чтобы собрались сегодня у пункта «А». Предстоит работа.

— Хорошо, хотя роль мальчика на побегушках не мое амплуа.

— Как вы, однако, щепетильны, — криво усмехнулся Гетлин.

Часам к десяти вечера Вилли Гетлин добрался до места предстоящей операции и бесшумно обошел лесок, в который самолет должен был сбросить груз. Все было спокойно. Глядя на призрачные клубы тумана, медленно накатывающиеся на холм из котловины Шварценфельза, на то, как постепенно растворяются в молочной дымке россыпи городских огней, Гетлин с удовольствием подумал, что американцы совершенно точно предугадали погоду.

По шоссе изредка проходили автомашины, и свет их фар выхватывал из темноты столбы клубящейся влажной пыли. От этого промозглого тумана Гетлина вскоре начало знобить, но он, поплотнее запахнув макинтош и надвинув шляпу поглубже, продолжал стоять под деревом, лишь изредка посматривая на часы и в сторону города.

Отсюда, с холма высотой в пятьдесят метров, днем открывался чудесный вид на Шварценфельз, лежащий в котловине, на синеющие вдали развалины древнего графского замка, на Заале, тонкой змеей вьющуюся между обрывистыми холмами, на черные скалы над рекой, по необыкновенному цвету которых город получил свое название.

Вдруг со стороны автострады появилась какая-то неясная фигура, за ней вторая. Гетлин на всякий случай сунул руку во внутренний карман макинтоша, расстегнул пуговицу и взялся за рукоятку пистолета, — нагретая теплом его тела, она приятно легла в иззябшую ладонь.

Силуэты медленно приближались. Гетлин понял, что люди пройдут стороной, и еще плотнее прижался к дереву. Да, это были Кульман и Пифке (еще один из завербованных). Ничего не заметив, они прошли мимо. Удовлетворенный, Гетлин негромко кашлянул. Те двое мгновенно укрылись за стволами. Подождав еще несколько секунд, Гетлин окликнул:

— Зигфрид, сюда! Вы приехали или пешком? — спросил он, когда те приблизились.

— Ехали, — признался Кульман.

— Я же запретил!

— Ничего, шеф, все в порядке. Мы с Пифке на моем мотоцикле еще засветло были в Рудельсдорфе, — там Пифке хотел купить мотоцикл. А к вечеру прикатили сюда.

— Купили мотоцикл?

— Нет, развалина.

— А твой где?

— Там, в кустах, — Кульман махнул в сторону автострады и тотчас тронул Гетлина за рукав. — Шеф, идут...

К ним приближались еще двое. Настороженное молчание длилось недолго: Кульман узнал своих.

— Теперь к делу! — Гетлин внимательно посмотрел на каждого. — Стоять на своем месте до тех пор, пока прилетит самолет. Потом всем сходиться сюда, к центру. Все понятно? Ну, марш по местам! Ждать осталось два часа.— Он показал каждому направление. — Дойдете до опушки, и замрите. Все. Пошли.