Потом, подобрав со всех сторон свои юбки, она прошла через маленькую дверь к винтовой лестнице.

Мария приготовила ручку и бумагу и снова уселась на стул подле камина. Хотя в главном она послушалась, но во всем остальном нельзя было сказать, что она действительно ведет себя так, как приличествует леди. Несмотря на прямую спину она сердито болтала ногами, шурша своими нижними юбками. Она не любила, когда расстраивались ее планы. Ей^ хотелось до завтрака увидеть кухню, кота и море, а она ничего из этого не увидала. А теперь ей даже не разрешили приподнять крышку рабочей шкатулки. Ужасное место эта Лунная Усадьба.

– ПЕСНЯ – написала она на листке бумаги так, что даже чернила брызнули из-под ее сердитого пера… Ах, да, она встретила Робина. Робин появился, как награда для хорошей девочки, которая не рвалась на кухню… Лунная Усадьба все ей покажет, но когда захочет и как захочет. Нужно иметь терпение.

Она улыбнулась, бросила забрызганный чернилами листок бумаги в огонь, взяла чистый и начала снова, и к ее удивлению, несмотря на такое бунтовщическое настроение, простые ясные слова шли легко, сами примериваясь к мелодии, которую она извлекла из клавикордов. Казалось, она их вовсе не придумывает. Они как будто текли из розария через открытое окно, как облако бабочек, усаживающихся на кончик пера, а оттуда спархивающих на бумагу.

Закончив, она подошла к клавикордам, открыла их, сыграла и спела свою песенку… Но нет, это была не ее песенка, а чья-то еще… И снова ей показалось, что в розарии кто-то есть. Она подбежала к окну и выглянула, и на этот раз ей показалось, что она заметила убегающую прочь маленькую фигурку, больше похожую на фею, чем на человеческое существо. Взглянув снова, она ничего не увидела, кроме зарослей шиповника и все тех же маленьких птичек с разноцветными крылышками. Они великолепно пели в то утро, щебетали и чирикали, пели и кричали, насвистывали и жужжали, славя весну, так что удивительно было, как у них не лопаются горлышки. Что же это за птичка так жужжит? Мария слышала о колибри, жужжащих птичках, но не знала, что они водятся в Англии. Звук, сначала такой тоненький, становился все громче и громче, пока стал похож не на жужжание, а на бульканье воды в кипящем чайнике. Теперь он доносился не из розария, а из комнаты позади нее. Она обернулась, и увидела – перед камином между спящими Биггинсом и Тишайкой, уставившись на пламя и громко урча, сидит черный кот.

Захария.

Мария затаила дыхание и глядела во все глаза. Со дня своего рождения она не видела такого кота. Он был огромный, вдвое больше любого другого, которого она видела. в Лондоне. Его черная шерсть так необычайно лоснилась, что блестела, как шелк. Хвост тянулся за ним по полу на добрый ярд и напоминал толстую черную змею, кончик хвоста, слегка приподнятый, подрагивал из стороны в сторону, что в сочетании с потрясающим рокочущим мурлыканьем позволяло догадываться о характере Захарии. У него была благородная голова, с большим выпуклым лбом и крупными, красиво очерченными ушами. Грудная клетка, как и можно было ожидать по тем звукам, которые из нее исходили, казалась необычайно мощной и хорошо сочеталась с широкими плечами и сильными лапами.

Все вместе выглядело очень представительно, и когда он повернул голову, и его изумрудно-зеленые глаза уставились на нее, она снова почувствовала себя так же, как во время знакомства с Рольвом. У него независимый характер, вспомнила Мария рассказ сэра Бенджамина, и он не любит, когда к нему подходят без его разрешения. Она осталась на том месте, где стояла, и присела в реверансе.

Такая вежливость очень ему понравилась, он поднялся и пошел к ней, закрутив хвост тремя изящными кольцами, с поразительной важностью шагнув на ковер цвета морской волны. Приблизившись к Марии, он начал кружить вокруг нее так, что каждый следующий круг был уже предыдущего, пока не стал ходить у самых ее юбок, так близко, что она почувствовала вибрацию от его мурлыканья.

И только тогда она осмелилась наклониться и коснуться пальцами его головы… Шерсть была потрясающе мягкой… Он как будто не обратил на это внимания. Он еще раз обошел вокруг нее, затем внезапно перестал мурлыкать и направился к полуоткрытой двери гостиной. С бьющимся сердцем Мария вышла за ним в залу.

Рольв не спал, но на этот раз он не выказал никакого неудовольствия намереньям Марии – хотя на этот раз, строго говоря, посещение кухни было не ее намереньем, а Захарии…

Захария встал на задние лапы и повернул ручку двери одним ударом правой лапы. Он вышел, Мария последовала за ним, а Рольв встал и закрыл за ними дверь.

Наконец, Мария очутилась в кухне. Кухня была роскошная, выложенная огромными каменными плитами, отмытыми до белоснежной чистоты, и почти такая же громадная как зала. На потолке перекрещивались огромные дубовые балки, с которых свисали окорока и связки лука и сушеных трав. В ней было два очага, один для кипячения и варки, другой, с вертелом, для жарки. В толще стены было две печи для выпечки хлеба, и по всем стенам на крючках висели кастрюли и сковородки, начищенные до такого блеска, что отражали свет не хуже зеркал. В одном углу стоял огромный чан для воды, в другом – дубовый буфет, где изящными рядами расположилась хорошенькая фарфоровая посуда, а в центре комнаты стоял дубовый стол. Несколько дверей, как догадалась Мария, вели в кладовые и чуланы. Окна выходили на задний двор, так что комнату наполняло утреннее солнце, и вся она была веселой, яркой, теплой и потрясающе чистой. В ней не было стульев, но у стены стояла деревянная скамья и несколько трехногих деревянных табуреток. Одна из табуреток была придвинута к столу, и на ней, лицом к той двери, в которую вошла Мария, стоял маленький горбатый карлик, раскатывающий тесто. Он коротко кивнул и указал скалкой на скамейку у стены.

– Мармадьюк Алли к вашим услугам, маленькая госпожа, – произнес он тонким скрипучим голосом. – Садись, но слов никаких не произноси. Не могу позволить себе участвовать в беседе, пока вовлечен в творение пирога с телятиной.

Несмотря на свою манеру выражаться, он, похоже, неплохо к ней отнесся, потому что на лице его внезапно вспыхнула широченная улыбка, так что рот растянулся до ушей, а маленькие круглые блестящие черные глазки весело ей подмигнули. Тем не менее Мария была рада, что Рольв предостерег ее утром от вторжения на кухню незваной, поскольку что-то в его облике подсказывало, что вольничать с собой он не позволит. Она подошла к скамье, села и скромно сложила руки на коленях.

Между тем Захария взгромоздился на другую табуретку рядом с карликом и сидел там, мурлыча и качая хвостом, время от времени протягивая огромную лапу и с непередаваемым изяществом расправляясь с куском пирога. Ясно было, что эти двое – добрые, не разлей водой, друзья, и кот имеет кое-какие привилегии. По размеру они не очень отличались друг от друга, Захария был почти такой же, как карлик.

Скромно сидя на скамье, Мария разглядывала карлика. Он на нее не смотрел, полностью поглощенный тестом, и у нее был удачный момент для того, чтобы его рассмотреть. Никогда раньше не видала она такого создания, и у нее даже рот слегка раскрылся от удивления.

Он, должно быть, подумала она, очень стар; бакенбарды, обрамляющие все лицо, наподобие жабо, были белоснежными, белоснежными были и кустистые брови. Если не считать бакенбард, лицо у него было чисто выбритое, коричневатое, как печеное яблочко, и изборожденное сотнями мелких морщинок. Нос его так уютно устроился, что был почти незаметен, но похоже обладал незаурядной чувствительностью, судя по тому, что при работе подергивался, как у кролика. Обоняние, как и положено хорошему повару, было у него развито в высшей степени. Когда он улыбался, его крупный рот растягивался со щедростью полумесяца, а когда он сжимал губы – напоминал непреклонность мышеловки. Уши его были много больше всего остального, но красивой формы и с острыми кончиками, как у фавна. Руки тоже было куда больше всего остального, и когда он опускал их вниз, его коричневатые крупные ладошки доставали до лодыжек. Ступни, наоборот, были маленькие, изящные, как у ребенка, но кривые ноги и горб напоминали Панча из кукольного театра.