Но к нам он относится неплохо, потому что вы добры, а я юна. Он приносит нам горячую воду и разжигает камины, но не он готовит мне одежду… Мисс Гелиотроп, кто же все-таки готовит мне одежду?

Мисс Гелиотроп, держа иглу в руках, оторвалась от штопки занавески. – Какая-то женщина. Они могут, Мария, что хотят говорить о том, что в доме двадцать лет не было женщин, но все-таки без женщины тут не обходится… Смотри.

Она выдвинула нижний ящик комода и поманила Марию. В ящике лежали три нежных кружевных косынки и три чепчика с лентами цвета гелиотропа. В складках косынок лежали три мешочка с лавандой, сшитых из белого шелка, с вышитыми на них разными цветками из семейства гелиотроповых: фиалкой, анютиными глазками и крокусами.

– Это старинные кружева, – восхищенно заявила мисс Гелиотроп. – Старинные – совершенно бесценные – я всегда мечтала о таких. А эти ленты – мой любимый цвет – под стать моему имени… И цветы на мешочках, я никогда не видела такой потрясающей вышивки. Я спрашиваю тебя, Мария, может ли мужчина, какой-нибудь мужчина, приготовить все эти восхитительные вещи, которые ты видишь перед собой?

– Нет, – ответила Мария.

Проснувшись на следующее утро, Мария удивилась тому, что ее костюм для верховой езды не был приготовлен. Вместо него лежало выходное темно-синее платье с белым льняным воротничком и белыми манжетами, темно-синяя пелеринка и темно-синяя соломенная шляпка с бледно-голубыми лентами.

Мария не была в восторге от своего наряда. Если не считать лент, он был слишком торжественный и серьезный, и она в нем чувствовала себя слишком взрослой. Однако, она понимала, что нехорошо будет отложить его в сторону и надеть старый костюм. Она уже поняла, что день за днем проходит теперь не по ее выбору. Она более или менее зависела от других. Похоже, что сегодня ей ездить верхом не придется.

Она медленно одевалась в синее платье, настроение ее соответствовало серому дню за окном. Сегодня не было ни солнца, ни голубого неба. Низко висели серые облака. Но было тепло и тихо, и из розария под западным окном доносились птичьи трели. Она надеялась, что дождя не будет, потому что знала, что Дигвид рано утром уехал в повозке делать закупки на рынке по другую сторону холма, и ей не хотелось бы, чтобы он промок.

С пелеринкой под мышкой и шляпкой в руках, оставив Виггинса нежиться в постели, она спустилась в гостиную, открыла окно и поглядела на розовые кусты, где появилось несколько зеленых листочков. Птиц было еще больше, чем

в то, первое, утро, их яркие крылышки напоминали цветы на ветвях. Они пели с таким восторгом, что ей тоже захотелось запеть. Она прошла по комнате, открыла клавикорды и запела ту песенку, которую она освободила из них.

Она пела до тех пор, пока скова не почувствовала, что у нее есть слушатель в розовом саду. Она вскочила, подбежала к открытому окну и выглянула. На этот раз слушатель оказался не маленькой, похожей на фею, фигуркой, исчезнувшей как сон, но высоким стариком, который вышел из-за розовых кустов, подошел к окну и протянул ей руку.

Это был Старый Пастор. Не говоря ни слова, Мария надела пелеринку и шляпку, вскарабкалась на подоконник, взяла его за руку и выпрыгнула в окно, и рука об руку они в молчании прошли по розарию и через сад вышли в парк.

Старый Пастор шел быстро, двигаясь широкими шагами, как молодой человек. Он казался очень целеустремленным в то утро, и слегка улыбаясь, крепко и настойчиво вел Марию за руку. Мария поняла, что у них есть какое-то дело. Но она не боялась. Когда он поворачивался к ней и улыбался, она не только не пугалась, а наоборот, приходила в восторг. Она понимала, что Усадьба с ней уже более или менее познакомилась; а сегодня станет ясна та цель, ради которой она здесь.

– Простите, сэр, куда мы идем? – осмелилась спросить она.

– В церковь, – ответил Старый Пастор. – Мне там многое надо показать тебе. А потом ты позавтракаешь со мной в приходском доме. Еще рано, но надо о многом поговорить и многое сделать, и лучше начать пораньше.

– А они не будут беспокоиться обо мне, если я не приду к завтраку? – спросила Мария. – Нет, я послал сообщение с котом Захарией.

Они шли тем же путем, каким коляска катила в воскресенье, и прошли через разбитые ворота на деревенскую улицу, а потом через церковные ворота. Они прошли по церковному двору и подошли к церкви. Старый Пастор толкнул тяжелую дверь и склонился перед Марией в галантном поклоне, когда она последовала за ним внутрь. – Ой, – в изумлении закричала она, – церковь полна детей.

– Дети рано встают по утрам, – сказал Старый Пастор, – и доставляют массу хлопот своим родителям, особенно матерям, когда те готовят завтрак, или отцам, когда те заняты дойкой. Они раздражают коров своим шумом и топотом. Я собираю их всех здесь и занимаюсь ими, пока не будут готовы их завтраки.

Они тихо вошли, и у Марии была пара минут, чтобы оглядеться, пока дети не заметили ее. В церкви было около тридцати мальчиков и девочек, ни одного старше двенадцати, и несколько совсем малышей двух или трех лет. В своих ярких одежках они походили на цветы, и рассыпавшись группками по всей церкви, весело болтали, как воробьи, и играли в разные интересные игры.

– Дети! – позвал их Старый Пастор, подведя Марию к открытому месту у ступенек кафедры. – Дети, с нами Мария Мерривезер.

Он сказал это, как что-то очень важное, и дети это поняли и немедленно бросили все свои игры и сгрудились вокруг Марии, застенчиво и дружелюбно улыбаясь ей.

– Покажите ей Мадонну и Колокол, – скомандовал Старый Пастор. – А потом мы споем ей колокольную песню.

Хорошенькая девочка взяла Марию за правую руку, она была ростом с Марию, с курчавыми волосами и в голубеньком платье. Позже выяснилось, что ее зовут Пруденсия Булочка, что она дочка трактирщика. За левую руку ухватился маленький, кругленький, толстенький, загорелый мальчуган лет четырех – кругленький, толстенький и загорелый, как каштан. Остальные дети сказали ей, что зовут его Петеркин Перчик.

Если судить по сегодняшнему дню, то у детей из Сильвердью было не так много игрушек. У них их было только две, зато какие! За них все не жалко было отдать, и они казались детям настоящими сокровищами, и Мария поняла, почему.

Сначала они показали ей колокол, он стоял на полу недалеко от пюпитра. Это был очень старый колокол, и они рассказали ей, что он был в монастыре на вершине Райского Холма, висел там на башне монастырской церкви и семь раз в день он созывал монахов на молитву, а люди из деревни внизу, слушая колокол, тоже молились. Они ударили по колоколу, чтобы показать Марии, какой у него чистый тон, и они рассказали ей, что Старый Пастор разрешает им бить в него, когда они играют в монахов и когда они играют в крестины и в венчанья и просто в колокольный звон.

– Колокола церкви в Сильвердью были знамениты издавна, – рассказали они Марии. – Их можно было слышать за много миль отсюда. Старый Пастор написал про них песню. Мы ее тебе обязательно споем. У каждого из них, знаешь ли, есть свое имя, и когда их вешают на звонницу, их крестят, просто как людей. На них чертят знак креста и помазывают их маслом, а еще сыплют соль и льют вино.

Но Мария не могла остановиться, чтобы как следует разглядеть колокол, потому что Петеркин Перчик тащил ее за руку к нише в стене, где была статуя Богоматери с Младенцем. Это была маленькая деревянная статуя, немногим больше куклы, и такая потертая от времени и ласковых детских ручонок, что краска с одеяний Матери и Младенца почти совсем исчезла. Складки накидки Богоматери были прекрасны и нежны, голова слегка наклонена, а ручка Младенца сложена для благословения, и на губах Его играла улыбка. Дети поставили в нише с двух сторон вазы с цветами.

– Мы всегда стараемся сделать для Богородицы что-нибудь приятное, – сказала Пруденсия Булочка. – Иногда зимой это только ягоды и птичьи перья. Но мы всегда приносим что-нибудь. Мы Ее любим. Нам бы хотелось принести Ей раковин с морского берега, но из-за НИХ мы боимся идти на берег моря.