Далее так продолжаться не могло. Весь двор уже говорил об этом. Герцог недоумевал. Из-за постоянной тревоги и душевных волнений бедный Конрад стал похож на привидение. Однажды, когда он выходил из своей приемной, прилегающей к картинной галерее, его встретила Констанция и, схватив обе руки юноши в свои, воскликнула:

— О, почему ты избегаешь меня? Что я сделала?.. Что я сказала такого, из-за чего потеряла твое расположение? Ведь раньше ты мне дарил его. Конрад, не презирай меня, пожалей измученное сердце! Я не могу, не могу больше молчать, ибо молчание погубит меня. Я люблю тебя, Конрад! Теперь, если хочешь, презирай меня, но я должна была сказать тебе об этом!

Конрад молчал. Констанция оставалась в нерешительности, но в следующее же мгновение взор ее загорелся неистовой радостью — она неверно истолковала молчание Конрада и обвила руками его шею.

— Сжалься! Сжалься! Ты можешь любить меня, ты полюбишь меня! О, скажи, что полюбишь, мой единственный, мой обожаемый Конрад! — молила она.

Конрад громко застонал. Болезненная бледность разлилась по его лицу, и он задрожал, как осиновый лист. Наконец в отчаянии он оттолкнул от себя бедную девушку и закричал:

— Ты не ведаешь, о чем просишь! Это невозможно, и не бывать этому никогда!

И он убежал, словно преступник, а принцесса осталась на месте, оцепенев от изумления. Спустя минуту она плакала и рыдала в галерее; а у себя в спальне плакал и рыдал Конрад. Оба были в отчаянии. Оба понимали, что надвигается катастрофа.

Вскоре Констанция поднялась и вышла, сказав:

— Подумать только, он отверг мою любовь в ту самую минуту, когда я надеялась, что она смягчит его жестокое сердце! Я ненавижу его! Он отверг меня, этот человек! Он отшвырнул меня, как собаку!

Дни шли за днями. На лице дочери доброго старого герцога снова поселилась грусть. Теперь ее и Конрада уже не видели больше вместе. Герцог был опечален этим. Но по мере того как проходили недели, румянец снова появился на щеках Конрада, былое оживление заиграло в его глазах, и он правил государством с ясной и неуклонно зреющей мудростью.

Внезапно начались какие-то таинственные перешептывания. Шепот становился все громче, он рос и ширился. Слухи охватили весь город. Они распространились по всему герцогству.

— Принцесса Констанция родила ребенка! — вот о чем шептались люди.

Когда это известие дошло до барона Клюгенштейна, он трижды взмахнул над головой шлемом, украшенным плюмажем, и крикнул:

— Да здравствует герцог Конрад! Да будет вам ведомо, с сего дня корона принадлежит ему навсегда! Детцин умело выполнил поручение, этот ловкий негодяй получит хорошую награду.

Он рассказывал эту новость всем и каждому, и уже через сорок восемь часов в баронетстве не осталось ни единой души, которая бы не танцевала и не пела, не пировала и не веселилась, празднуя это великое событие, гордясь старым Клюгенштейном и радуясь за него.

Настал день суда. В зале правосудия во дворце герцога собралась вся знать Бранденбурга. Не осталось ни единого свободного места — везде стояли и сидели зрители. Конрад, облаченный в пурпур и горностай, восседал в кресле первого министра, а по обе стороны его расположились главные судьи государства. Старый герцог сурово приказал, чтобы суд над его дочерью вершили без всякого снисхождения, и с разбитым сердцем удалился в свои покои. Дни его были сочтены. Бедный Конрад просил, словно моля о спасении собственной жизни, чтобы его устранили от тяжкой обязанности судить сестру, но мольбы его остались тщетными.

Во всем этом огромном собрании ни у кого не было так тяжело на сердце, как у Конрада. И ни у кого на сердце не было так легко и радостно, как у его отца, ибо, не известив о своем приезде «сына», старый барон Клюгенштейн стоял теперь в толпе вассалов, счастливый растущим величием своего рода.

Герольды провозгласили заседание открытым, за этим последовали все необходимые церемонии, и вот наконец почтенный главный судья сказал:

— Подсудимая, встаньте!

Несчастная принцесса поднялась и с открытым лицом стояла перед огромной толпой. Главный судья продолжал:

— Светлейшая принцесса, великий суд нашего государства предъявляет вам, ваше высочество, доказанное обвинение в том, что, не состоя в законном браке, вы родили ребенка, а подобное преступление, согласно нашему древнему закону, карается смертной казнью. Существует лишь одно отклонение от закона, о котором его высочество, наш добрый принц Конрад, правящий ныне вместо герцога, объявит вам сейчас в своем торжественном слове. Итак, слушайте.

Конрад поднял свой тяжелый скипетр, и в ту же минуту женское сердце под его пурпурной мантией пронзила жалость к обреченной подсудимой и глаза наполнились слезами. Он хотел было заговорить, но главный судья остановил его:

— Не здесь, ваше высочество, не здесь! Закон требует, чтобы приговор над членами герцогского рода произносился только с трона герцога!

Ужас сковал сердце бедного Конрада, и дрожь потрясла железное тело его старого отца. Конрад еще не был коронован. Осмелится ли он осквернить трон? Бледный от страха, он медлил. Но он должен был сделать это. На него уже устремились удивленные взоры. Если он будет колебаться и дальше, удивление перейдет в подозрение. Конрад взошел на трон. Снова подняв скипетр, он произнес:

— Подсудимая, от имени нашего державного владыки Ульриха, герцога Бранденбургского, я выполняю порученную мне торжественную обязанность. Выслушайте меня внимательно. По древнему закону страны, вам грозит смерть, но мы помилуем вас, если вы назовете участника вашего преступления и выдадите его палачу. Воспользуйтесь этой возможностью, спасите себя, пока еще не поздно. Назовите отца вашего ребенка!

В громадном зале суда воцарилась торжественная тишина, тишина столь глубокая, что можно было услышать, как бьется собственное сердце. Затем принцесса, во взоре которой сверкала ненависть, медленно повернулась к Конраду и, указывая на него пальцем, произнесла:

— Этот человек — ты!

Страшное сознание полной своей беспомощности и нависшей над ним ужасной опасности сковало сердце Конрада холодом, словно ледяная рука смерти коснулась его. Какая сила на земле может его спасти? Чтобы опровергнуть это обвинение, он должен открыть, что он женщина, а для некоронованной женщины прикосновение к герцогскому трону каралось смертью! В одно и то же мгновение он и его жестокий старик отец, потеряв сознание, упали на землю.

Окончания этой потрясающей и полной драматических событий истории нельзя отыскать ни в этой, ни в другой книге, ни сейчас, ни в будущем.

По правде говоря, я завел моего героя (или героиню) в такое безвыходное и запутанное положение, что сам не знаю, как теперь с ним (или с нею) быть, а поэтому умываю руки и предоставляю ему (или ей) самостоятельно отыскать выход или оставаться в том же положении. Я надеялся, что выпутаться из этого небольшого затруднения довольно легко, но оказалось, что это далеко не так.