— Что ты сказал?

— Случилось несчастье, — объяснил я. — Томас — тот самый человек, с которым Акридж поссорился вчера вечером в театре.

— Какой Акридж? — перебил меня мистер Прэвин. — Это Свирепый Биллсон.

— Я все рассказал Коркорану, — сказал Акридж, зашнуровывая свой правый башмак. — Коркоран мой старый приятель.

— А! — облегченно вздохнул мистер Прэвин. — Если мистер Коркоран твой друг и умеет держать язык за зубами, так все в порядке. Что ты говорил? Я тебя не совсем понял. Ты не хочешь драться? Ты обязан драться!

— Сейчас здесь был Томас, — сказал я. — Акридж подрался с ним вчера вечером в театре. Теперь Акридж вполне естественно опасается, как бы Томас не решил отомстить ему сегодня.

— Чепуха, — сказал мистер Прэвин. — Он тебя и пальцем не тронет. Он обещал мне ни разу тебя не ударить. Он дал мне честное слово джентльмена.

— Он не джентльмен! — угрюмо сказал Акридж.

— Но послушай…

— Я одеваюсь и сейчас же ухожу.

— Подумай! — взвыл мистер Прэвин, судорожно сжимая руки.

Акридж застегивал воротник.

— Сообрази! — простонал мистер Прэвин. — Зал набит, как жестянка с сардинками. Неужели ты думаешь, что мы теперь можем выйти на арену и заявить публике, что бой не состоится? Ты меня удивляешь, — прибавил мистер Прэвин, пытаясь воздействовать на гордость Акриджа. — Где твое мужество? Такой крепкий, здоровенный детина и вдруг струсил, когда узнал, что ему придется немного подраться…

— Я не струсил, — холодно сказал Акридж. — Я готов драться с кем угодно, но только не с профессиональным боксером, который к тому же ненавидит меня.

— Он не сделает тебе ничего дурного.

— Конечно, не сделает, потому что я сейчас же удираю отсюда.

— Драться на арене безопаснее, чем играть в мяч со своей младшей сестрой.

Акридж ответил, что у него нет младшей сестры.

— Но подумай о деньгах, — настаивал мистер Прэвин. — Неужели ты не понимаешь, что нам придется отдать все, все до последнего гроша?

Лицо Акриджа исказилось от внутренней муки, но он продолжал застегивать воротничок.

— Но этого мало, — продолжал мистер Прэвин. — Если мы скажем публике, что матч не состоится, меня будут судить судом Линча и повесят на ближайшем фонаре.

Но и эта перспектива не заставила Акриджа переменить решение.

— И тебя тоже, — прибавил мистер Прэвин. Акридж колебался. Суд Линча до сих пор не приходил ему в голову. Эта теория Прэвина показалась ему правдоподобной. Он перестал застегивать воротничок. В эту минуту дверь с шумом распахнулась, и в комнату торопливо вбежал какой-то человек.

— В чем дело? — злобно спросил он. — Томас уже пять минут стоит на арене и ждет. Ваш боксер еще не готов?

— Через полсекунды, — сказал мистер Прэвин и многозначительно взглянул на Акриджа. — Через полсекунды ты должен быть на арене, понимаешь?

Акридж слабо кивнул головой. Он безмолвно снял с себя рубашку, брюки, башмаки, воротничок, расставаясь с ними, как со старыми друзьями, которых уже никогда не увидит. В последний раз грустно взглянув на свое непромокаемое пальто, висевшее на спинке кресла, он вышел. Мы грустно пошли за ним по коридору. Наш вид напоминал похоронную процессию.

Нас встретил восторженный гул голосов. Любители спорта в Ллунинднно — благородные, справедливые люди. Они впервые в жизни видели Акриджа и тем не менее встретили его оглушительными аплодисментами. Эти аплодисменты вдохнули в него бодрость. Он ожил. Слабая благодарная улыбка заиграла у него на устах. Но тут взор его упал на мистера Томаса, и улыбка мигом исчезла. Он был похож на рассеянного человека, который, идя по улице и весело размышляя о разных прекрасных вещах, внезапно налетел лбом на фонарный столб.

Мое сердце обливалось кровью от жалости. Я с радостью отдал бы все скромные мои сбережения, чтобы выручить несчастного друга. Но увы! было уже поздно. Мистер Прэвин исчез, оставив меня в проходе возле самой арены. Я с тревогой разглядывал величавую груду костей и сухожилий, которая называлась мистером Ллойдом Томасом. Да, здоровенный мужчина! Всякий благоразумный человек снес бы от него любую обиду с благодушной улыбкой. Мне стало жаль, что я никогда не увижу побоища между этим быком и мистером Биллсоном. Это была бы такая битва, ради которой стоило бы приехать даже в Ллунинднно!

Судья ударил в гонг. Первый раунд начался. Томас медленно вышел на середину арены.

Акридж, к моему величайшему изумлению, подскочил к нему и изо всей силы ударил его кулаком в ребро. Ему очень не хотелось драться, но раз уж он попал на арену, он решил вести себя, как подобает боксеру.

Мистер Томас недаром дал честное слово джентльмена. Он безусловно решил сдержать его. Честное слово для Томаса не пустой звук. Несмотря на свою неприязнь к Акриджу, он старался выполнить свое обещание — и в течение первых трех раундов притворяться, будто Акридж нисколько не слабее его. Он изо всех сил размахивал кулаками, но дотрагивался до Акриджа с величайшей осторожностью. К концу первого раунда Акридж был цел и невредим.

Это погубило его. Он так возомнил о себе, что совершенно потерял всякую совесть и вначале второго раунда накинулся на мистера Томаса с яростью тигра.

Я читал все его мысли. Он ложно истолковал поведение своего противника. Он решил, что мистер Томас не бьет его только потому, что не может с ним справиться. Вместо благодарности в его сердце вспыхнула греховная гордыня. «Вот, — говорил он себе, — человек, который ненавидит меня и тем не менее не может принести мне никакого вреда, потому что я силен, как бык, и отважен, как лев». Акридж решил показать собравшимся в зале спортсменам, что такое настоящий бокс. Всякий благоразумный человек в его положении стал бы льстить мистеру Томасу, стал бы во время схваток шептать ему на ухо комплименты и стараться завести с ним дружбу. Но Акридж обнаглел и совершил невероятную гнусность! Успех ослепил его. Раздался легкий крик, и мистер Томас упал на веревку, отделявшую арену от публики, бормоча самые злые ругательства.

Акридж ударил его прямо в нос!

Я принужден воздать должное любителям спорта в Ллунинднно. Мистер Томас был любимый сын их города, и тем не менее они встретили подвиг Акриджа грохотом восторженных аплодисментов, как будто Акридж каждому из них оказал великую услугу.

Но через полминуты мистер Томас был уже на ногах. Глаза его сверкали нескрываемой злобой. Он поднял свой многопудовый кулак и изо всей силы обрушил его на бедного Акриджа. Акридж грохнулся на песок. Публика вторично выказала свое благородное беспристрастие, рукоплеща мистеру Томасу с таким же жаром, с каким только что рукоплескала Акриджу.

Акридж с трудом поднялся на одно колено. Этот неожиданный удар сразу сбил с него спесь. Но он был человек решительный и пылкий. Много раз он малодушно прятался от квартирной хозяйки, по многим улицам опасался он прогуливаться, боясь встретить своих кредиторов, но сердце у него было мужественное. Он, пыхтя, поднялся на ноги, намереваясь продолжать драку до конца. Мистер Томас, уже свободный от своего джентльменского честного слова, готовился вторично налететь на него.

— Одну минуточку, мистер, — прогремел мне в ухо чей-то голос.

Чьи-то могучие руки осторожно толкнули меня в сторону. Какая-то необъятная туша на мгновение заслонила от меня все огни. И Вильберфорс Биллсон, перепрыгнув через веревку, выскочил на арену.

Публика от изумления не произнесла ни слова. Возможно, что в первое мгновение мистер Биллсон был принят за полицейского, переодетого в штатское. Он воспользовался этой тишиной и заговорил.

— Драться, — проревел мистер Биллсон, — грешно!

Зрители были ошеломлены.

— Тише! Вон! — раздался голос судьи.

— Грешно! — прогремел мистер Биллсон.

Мистер Томас бегал вокруг него по арене, пытаясь добраться до Акриджа. Биллсон нежно оттолкнул чемпиона.

— Слушайте! — заревел он. — Я тоже был грешником. Я тоже был боксером. Обуреваемый греховной яростью, я избивал многих людей. Ы! Да! Но я прозрел. О, братья!..