Долгое время я размышлял, по-прежнему ли "Дрэгонфлай" летает в небесах и не плывут ли все так же в безвоздушном пространстве Сферы Чумы, пялясь в пустоту слепыми глазами. Я размышлял о том, глядят ли еще люди на звезды с трепетом и выносят ли еще небеса зловредную рассаду человечества. Я никоим образом не могу проверить это, ибо обитаю нынче в аду, куда о живущих доходят лишь обрывочные новости.

Я был эспером – копателем в мозгах, экскурсантом в чужих головах. Я подсматривал. Раскрывал тайны, распознавал ложь и продавал все это. На некоторые вопросы никогда не найти ответа, ибо есть области человеческого сознания, недоступные анализу. Однако существует любопытство одновременно и наше величайшее достоинство, и наш самый тяжкий грех. И в моем мозгу коренилась сила, способная удовлетворить всякое любопытство, какое только пробуждалось во мне. Да, я подглядывал… Я обнаружил! Я узнал! И тогда в душе моей поселилась тьма, не сравнимая с тьмою космических глубин, что разделяют галактики, – кромешная тьма без единого проблеска.

Все началось с резанувшего по нервам телефонного звонка согласитесь, вполне заурядное начало.

Я отложил книгу, которую читал, поднял трубку и, вероятно нетерпеливо, сказал:

– Алло!

– Симеон? – донесся далекий голос. Мое имя произнесли правильно Симеон.

Это был Харри Келли, смущенный и растерянный, чего прежде с ним никогда не случалось. Я узнал его голос, а когда считал его мысли, увидел, что он стоит в незнакомой мне комнате, нервно постукивая пальцами по дубовой столешнице. Стол уставлен контрольными панелями с тремя телефонами, тремя трехмерными телеэкранами для наблюдения за межофисной деятельностью – рабочее место не самого маленького человека.

– В чем дело, Харри?

– Сим, у меня есть для тебя работа. Если хочешь, конечно. Впрочем, браться за нее вовсе не обязательно.

Келли уже давным-давно выступал моим официальным агентом и примерно раз в неделю звонил мне по подобным же поводам. Однако сейчас его голос звучал взволнованно, и это заставило меня насторожиться. Я мог бы поглубже проникнуть в его мозг, пробраться сквозь пласты мыслей и отыскать причину тревоги. Но он был единственным человеком в мире, в мозгах которого я не копался по сугубо личным причинам. Он заслужил свою неприкосновенность, и ему нечего было беспокоиться.

– К чему такая нервозность? Что за работа?

– Куча денег, – ответил он. – Слушай, Сим, я знаю, как ты ненавидишь эти помпезные правительственные контракты. Если ты возьмешься за эту работу, то очень долго не будешь нуждаться в деньгах. Тебе больше не придется копаться в сотне государственных умов в неделю.

– Не говори ничего больше, – быстро отреагировал я. Харри отлично знал мои привычки и коль скоро полагал, что гонорар вполне достаточен, чтобы я мог хорошо пожить некоторое время, то покупатель был щедр. У всех нас есть своя цена. Моя просто немного выше, чем у остальных.

– Я в комплексе Искусственного Сотворения. Мы ждем тебя через.., скажем, двадцать минут.

– Еду.

Я бросил трубку и попытался изобразить энтузиазм. Но желудок выдал мои истинные чувства, отреагировав острой изжогой. Где-то в глубине подсознания возник Страх и повис надо мною, пялясь глазищами размером с тарелку и дыша огнем из черных ноздрей. Здание ИС-комплекса – утроба, моя колыбель, первые мгновения моей жизни…

Меня так скрутило, что я едва дополз до постели, к этому времени почти готовый наплевать на все щедрые посулы. ИС-комплекс был последним местом на Земле, в которое я хотел ехать, особенно ближе к ночи, когда все кажется более зловещим, а воспоминания расцвечиваются яркими красками. И все-таки две причины удержали меня от того, чтобы улечься в постель. Во-первых, я и в самом деле получал мало удовольствия от проверок на лояльность, которые проводил на государственной службе – там, правда, платили прилично, но взамен требовали не просто выслеживать предателей, но и распознавать отклонения (как определяло это правительство) в частных делах и убеждениях тех, кого я сканировал. Во-вторых, пообещал Харри приехать, а на моей памяти не было ни единого случая, когда этот сумасшедший ирландец подвел бы меня.

Я проклял породившую меня утробу, призывая богов расплавить ее пластиковые стены и сделать так, чтобы короткое замыкание поразило все бесконечные мили его тончайших медных проводов.

Однако, почем свет ругаясь про себя, я оделся, обулся и накинул тяжелое пальто из ворсистой ткани – одну из популярных северных моделей. Дело в том, что, не вмешайся Харри Келли, был бы я сейчас кем-то вроде заключенного или превентивно охраняемого, и молодцы в федеральной форме торчали бы у моих окон и дверей. Когда команда ИС-комплекса обнаружила мои выдающиеся таланты, ФБР вынудило их взять меня под охрану, ибо "национальный ресурс" должен быть под федеральным контролем ради "процветания нашей великой страны и укрепления безопасности Америки". Именно Харри Келли, прорвавшись через словесные хитросплетения, назвал действия спецслужб своими именами – "незаконное и аморальное заключение под стражу свободного гражданина". Он блестяще провел законодательные баталии с девятью стариками в девяти допотопных креслах и выиграл. Я был девятилетним ребенком, когда он это сделал; с тех пор минуло двенадцать лет.

На улице шел снег. Резкие очертания ветвей кустарников и деревьев растушевал снежный покров. Мне пришлось чистить ветровое стекло ховеркара – автомобиля на воздушной подушке, и это занятие помогло мне немного успокоиться. Подумать только, в 2004 году наука еще не изобрела средства от обледенения!

На первом же перекрестке горел красный свет, а тротуар перегородил перевернутый серый полицейский "ревунок", похожий на выброшенного на берег кита. Его тупой нос протаранил витрину небольшого магазина одежды, на крыше еще вращалась мигалка. Тонкий хвост удушливого дыма поднимался из покореженной и согнутой выхлопной трубы, серыми клубами зависая в холодном воздухе. Кругом выстроилось больше двадцати копов в форме, хотя не было заметно ни малейших признаков опасности. Снег вокруг истоптали до такой степени, точно тут произошла большая драчка. Я проехал мимо, повинуясь знаку сурового патрульного в форменной куртке с меховым воротником. Никто даже не взглянул на мою машину, и я лишился возможности отсканировать мозги полицейских и разрешить загадку происшедшего так, чтобы они ни о чем не догадались.

Я прибыл к зданию ИС-комплекса, припарковал машину и, выйдя из нее, спросил у дежурного морского пехотинца:

– Вы знаете что-нибудь насчет "ревунка" на Седьмой? Он перевернулся набок и врезался в магазин. Там куча копов.

Дежурный, здоровенный мужик с квадратной головой и плоской физиономией, которая казалась нарисованной, брезгливо сморщился, будто в нос ему ткнули включенную взбивалку для яиц.

– Все эти крикуны, которые за мир, – буркнул он.

Я не видел причины, побудившей бы его солгать мне, а потому не стал понапрасну тратить энергию на считывание его мыслей.

– Я думал, что с ними покончено, – сказал я.

– Да все так думали, – ответил пехотинец. Парень явно ненавидел "этих крикунов, которые за мир", как, впрочем, и большинство тех, кто носит форму. – Комитет конгресса по исследованиям решил, что добровольческая армия – это хорошая идея. Мы не прогадим страну, как говорят эти шептуны. Уж поверь, браток, мы не подведем! – И он уселся в мою машину, чтобы отогнать ее на стоянку.

А я тем временем вызвал лифт, шагнул в его раскрытую пасть и поехал. От нечего делать скорчил пару рож камерам наблюдения и прочел несколько грязных лимериков.

Когда лифт остановился и двери открылись, меня поприветствовал еще один морской пехотинец, потребовав приложить указательный палец к идентификационной панели для проверки, что я и сделал. Затем он провел меня к другому лифту, мы поехали вверх.