Нет, я не мог утонуть. Я должен был подняться на гребень волны, спастись, чтобы спасти Мелинду. Черт бы их всех побрал вместе с их бомбами и войной!

Пока мы ехали, я чувствовал, как нарастает во мне ярость; как она захлестывает мой разум, все мое существо. И понял, что недостаточно будет очутиться на гребне волны. Нас двоих, может, и вынесет на берег после Апокалипсиса. Но наш мир будет разрушен, и у нас не будет свободы – не будет ничего. Жизнь станет постоянной борьбой за выживание в обществе, отброшенном к варварству. Нет, надо забыть о желании оказаться на гребне я должен найти способ управлять течениями проклятого океана нашего будущего!

– Ты знаешь, мне приятно твое общество, – сказал я Харри, – но не мог бы ты отвезти меня не к себе, а к Мелинде?

Он помедлил, прежде чем ответить, но все же сказал:

– Ее нет дома, Сим. Она арестована. Мелинда Таусер – политзаключенная.

Мне понадобилось несколько бесконечных секунд, чтобы осознать услышанное. Меня охватил почти божественный гнев, и я стал искать, против кого обратить его. Я не боялся за безопасность Мелинды, ибо был уверен в своем могуществе. И по-прежнему не чувствовал, что снова прибегаю к ложной философии, столько раз доводившей меня до беды…

Я стоял у окна в кабинете Харри со стаканом бренди в руке, но так и не отпил из него. За окном виднелись черные скелеты деревьев, засыпанные снегом газоны и заиндевелый кустарник живой изгороди. Этот безжизненный зимний пейзаж как нельзя лучше соответствовал моим мыслям, а я размышлял сейчас о том, что рассказал мне Харри по дороге к дому. Мелинда была замешана в истории с памфлетами какой-то революционной группы и находилась под следствием. Она написала мою биографию, и после журнальной публикации первой части – детство в ИС-комплексе – ее арестовали для допроса в связи с убийством полицейского и нападением на "ревунок", произошедшим за две недели до того. Проведен допрос или нет – никто не знал: она все еще находилась под арестом.

Журнальная статья была не просто моей биографией: она содержала несколько антивоенных замечаний и выпадов против И С, насчет публикации которых мы до моего заключения в разуме Ребенка так и не приняли окончательного решения.

– Когда суд? – спросил я. По настоянию Харри мы отложили обсуждение этой проблемы до тех пор, пока не окажемся в его теплой и уютной "берлоге".

– Дело будет рассматриваться в Военном суде. В сентябре.

– Семь с половиной месяцев! – Я отвернулся от окна, в гневе расплескав бренди.

– Если на дело навешивают ярлык "государственная измена", законы это допускают.

– А залог?

– Никакого залога.

– Как никакого?

– Вот так.

– Но по закону…

Харри жестом остановил меня. Выглядел он ужасно, словно ему было тяжелее говорить это, чем мне – слушать.

– Помни, у нас больше не республика. Военизированное государство, в котором члены хунты решают, каким должен быть закон. Ради общественного спокойствия, как они говорят, залог отменен, и понятие превентивного задержания расширилось бесконечно.

– Так борись с ними! – воскликнул я. – Ты же боролся за меня, когда…

– Теперь все не так. Ты не понимаешь нынешнего положения вещей. Для того чтобы освободить тебя, я обратил против них закон. Но теперь сами они и есть закон и могут устанавливать какие им вздумается правила. Бороться с ними сейчас – все равно что танцевать на зыбучем песке.

Я сел в кресло, чувствуя, что снова испуган – совсем немного испуган; страх этот таился внутри меня и не проявлялся внешне. Просто мир вокруг Ц стал казаться похожим на вселенную в сознании Ребенка, где все выглядело прочным и ощутимым, но ничему нельзя было верить, где твердое вещество могло испариться, а жидкость – обратиться в твердую почву под ногами.

– Она не единственная, – сказал Харри. Как будто страдания многих делали для меня судьбу Мелинды менее важной!.. Нет, именно это и делало ее важнее всего.

– Я позвоню, – сказал я и потянулся за телефоном.

– Кому?

– Морсфагену.

– Возможно, ты совершаешь ошибку.

– Если этот сукин сын хочет, чтобы я на него работал, пусть вытащит ее из Гробницы!

Я нашел его номер, набрал и стал ждать, пока солдат позовет к телефону младшего офицера, пока тот пойдет за майором (майор оказался заикой) и пока, наконец, майор позовет Морефагена.

– В чем дело? – спросил он. Холодно. Властно. Голосом хорошо выдрессированного налогового инспектора.

– В Гробнице содержится одна девушка, задержанная Бог знает почему за антиправительственную агитацию. Она…

– Мелинда Таусер, – оборвал меня он, явно наслаждаясь моментом. Так, будто собирался испытать на мне орудия средневековых пыток.

– Вижу, что вам известно абсолютно все. Ну так вот. Я хочу, чтобы ее освободили, сняв все обвинения.

– Это не в моей власти, – сказал генерал.

– Напрасно.

– Но это так.

– Напрасно, потому что в таком случае вы потеряете эспера.

– Служащие, призванные на время войны, а эсперы относятся именно к этой категории, никогда не теряются, – парировал он.

Собран, холоден, спокоен. Это приводило меня в ярость. Хотелось вышибить ему зубы. Он еще, наверное, и улыбался – той самой улыбкой.

– Служащие не могут быть призваны в принудительном порядке, пока…

– Вы что, угрожаете мне, что откажетесь от службы правительству во время национального кризиса? – В каждом его слове сквозила эта ненавистная улыбка. Пытка началась, орудия были пущены в ход.

– Послушайте, – сказал я, меняя тактику, – оставим пока обвинения. Положим, вы просто пойдете мне навстречу и отпустите ее под залог. Просто под залог, но она останется под судом.

– Это не в моей власти, – повторил он, однако по голосу чувствовалось, что в его власти абсолютно все.

– Черта с два!

– Я не вхожу в Совет, вы же знаете.

– Послушайте, Морсфаген, пусть она уничтожит эту чертову книгу. Ведь дело в книге, не так ли? Первая часть, да?

– С книгой или без, но проблема остается. Опасность не в напечатанных страницах, а в головах людей, которые переносят слова на бумагу. Впрочем, тут не о чем спорить. Ничем не могу вам помочь. Кроме того, я видел ее фотографии и уверен, что вы можете подождать семь месяцев ради такой женщины.

У Морсфагена был голос телефонного хулигана, при этом он умудрялся сохранять властность. Казалось, что генерал сдерживает торжествующий смех, но даст ему волю, едва только повесит трубку.

– Теперь я, по крайней мере, знаю, почему вы стали военным, – сказал я обманчиво ровным голосом.

– Да? И почему же? – Он не раздумывая шагнул прямо в ловушку.

– Когда мужское достоинство незначительно, пушка, должно быть, служит некоторым утешением, – отчеканил я и бросил трубку.

– Определенно, ты совершил ошибку, – сказал мой наставник.

Я снял с вешалки куртку и принялся натягивать ее.

– Может быть.

– Никаких "может быть". Куда ты собрался?

– Домой, упаковать вещички и смотаться. Позже я сообщу тебе, где меня искать. Нет, погоди.

У меня есть ключ от квартиры Мелинды. Если она еще не занята, я остановлюсь там. Они сейчас же начнут проверку всех отелей, так что там может оказаться безопасней. Возможно, я не так ценен, как думаю, или им на самом деле не нужен эспер. Но я думаю, что они еще приползут ко мне через некоторое время; это единственный способ помочь ей.

– Ты любишь ее?

Я лишь кивнул, не в силах это выговорить. Не знаю, были ли виной тому остатки моих божественных иллюзий. Или я просто боялся, что ее чувства ко мне не так сильны, как мои, и она забыла меня за этот месяц.

– Тогда поторопись, – сказал Харри. – У тебя не так много времени.

Я вышел из дома в стиле "тюдор", прятавшегося среди заснеженных деревьев, взял один из двух принадлежащих Харри ховеркаров и поехал домой. Я вдавливал педаль акселератора в пол. Машину швыряло от одного края дороги к другому, она вздымала облака снега, но я никого не сшиб.