Они долго смотрели на тело. Потом Морсфаген повернулся ко мне со злобой, которую я когда-то презирал.

– Ты убил его, – констатировал он, на этот раз без ненависти, и обернулся к солдату по имени Ларри:

– Арестуйте его. Уберите ублюдка с глаз моих!

Ларри поднял карабин и ухмыльнулся. Очень уж ему нравилось пускать его в ход. Пока он крадучись приближался ко мне, словно маньяк-убийца в ночи, я начал думать, что даже бессмысленная оболочка мутанта куда более человечна, чем этот парень. В этих глазах было мало человеческого.

– Стой, где стоишь, – сказал я. Но он, конечно же, не послушался. Я потянулся к нему, коснулся, взял его. Лицо солдата стало пустым, и он остановился.

– Какого черта… – начал было Морсфаген. Я коснулся всех тех, кто находился в комнате, повергнув их в состояние, подобное сну, который не был сном, состояние, близкое к смерти, но все же не бывшее смертью. Они больше не стояли у меня на пути, и я мог сосредоточиться на том, что намеревался совершить. Я вошел в их разумы с особенной осторожностью, которой раньше у меня не было, и силы такой не было. Я просмотрел их жизни, их неврозы и психозы, осторожно распутал клубки, которые скатываются в душе каждого человека годами. Очнувшись, они станут эмоционально и ментально устойчивы – впервые в жизни. Старые страхи и тревоги перестанут им мешать, и их личности (которые всю жизнь выстраивались именно так, чтобы удовлетворять потребности, порождаемые теми же страхами и тревогами) окажутся совершенно изменены. Но к лучшему, уверяю вас, к лучшему. Я был Богом, и не мог ошибаться.

А иначе зачем бы вам поклоняться мне?

Я отвлекся от разумов людей, находящихся в комнате, хотя и не вернул никому сознания. Мне не нужна была их помощь, чтобы повелевать приливами и поднимать бури в небесах. А тем паче для того, чтобы внести в картину мира гораздо более серьезные изменения, как я того хотел.

И начал придавать Земле новый облик, наслаждаясь своей божественностью, – мне было слишком хорошо…

И тут, в палате госпиталя на верхнем этаже комплекса Искусственного Сотворения, где на полу лежало мертвое окровавленное тело мутанта, я познал величайший триумф в своей жизни. Я унесся далеко от этих белых стен, хотя так и не встал с кресла. Летел над морями и континентами без помощи тела – даже без аналога его, – вмещающего мою психическую энергию. Я мог творить чудеса, и хотя и не превращал воду в вино и не оживлял мертвых, но делал кое-что другое, о да, другое.

В первую очередь проник на нижние уровни и нашел то место, где родился, где пластиковая утроба вынашивала меня. Это было отнюдь не сентиментальное путешествие и не желание вернуться в эти холодные родные стены, но горькая и сладостная месть.

Я послал мое сознание вниз, через перекрытия этажей огромного здания, через штукатурку и облицовку, пластик и сталь, через электрические схемы. Я проходил сквозь сознания других людей, но не остановился, чтобы изменить их: я жаждал того противостояния, о котором мечтал годами.

Эдипов комплекс?

Не совсем. Я не стремился убить отца и жениться на матери – всего лишь хотел убить свою мать и обрести свободу. Определенно в этом желании было что-то от любви, но это "что-то" можно было с легкостью выбросить из головы.

Я добрался до двух самых нижних этажей, которые принадлежали инженерам-генетикам. Хитроумные механизмы покрывали стены от пола до потолка: процессорные блоки, банки памяти и прочее, что управляло всем, начиная от температурного режима до ДНК-РНК-баланса в искусственной сперме и яйцеклетке. На приподнятых на разную высоту платформах располагались контрольные панели, за которыми работали люди.

В каждом зале все внимание было сосредоточено на утробе – большом квадратном баке со стенками толщиной в три дюйма. Среди прочей мелочи там плавали тонкие нити. В центре находились непроводящие пластиковые стенки, на которые имели выход провода, доносившие данные до компьютеров. Там были электроды – десятки тысяч, и масса всего прочего. В этих баках плавали крохотные создания, скопления клеток, которые еще не обрели человекообразия.

Мать…

Утроба, тьма, тишина, вибрация, которую скорее чувствуешь, чем слышишь…

Там было около восьмидесяти техников и медиков – и все чем-то заняты. Я простер свою божественную силу и взял под контроль их разумы. Работа замерла, разговоры оборвались. А затем отвел их с рабочих мест туда, где они будут в безопасности.

Я обследовал это помещение, и ощущение силы вскипало во мне. Впервые я осознал свою божественность и понял то, над чем никогда прежде не задумывался. Я понял, что не в состоянии обрушить месть на человека вроде Морсфагена – мой гнев обратился в жалость, – но никогда не смогу пожалеть машину, бесчувственную вещь. Моя месть всегда должны быть направлена против идей и вещей, против конструкций, рожденных этими идеями, а не против самих людей. Людей стоит пожалеть из-за их тупой слепоты, но творения этой тупости, идеи и идеалы, основанные на ней, не заслуживают ничего, кроме отвращения и презрения.

Мне подумалось, что это чувство власти над искусственной утробой похоже на, то, которое испытывал охранник в Гробнице, представляя себе, как убивает родителей в постели. Как и он, я восстал против некоторых фундаментальных установок моей жизни, против искусственного семени и жаркой утробы, которые породили меня (хотя бы и с помощью восьми десятков инженеров, техников, медиков и программистов).

Я поднял свой воображаемый топор над символической головой своей матери и стал смаковать разрушение…

Помышлял ли Иисус уничтожить Марию? Вряд ли. Но я отверг это видение Бога, потому что был совсем другим.

Я расколол поверхность стен, содрал с них пластик и штукатурку, обнажил змеящиеся провода и вырвал их изнутри, заставив механизм содрогаться, вызвав тяжелые механические спазмы и конвульсии. Машина билась в агонии, извергая дым вместо слез и крови.

Я выдрал контакты клавиатур, с помощью которых осуществлялось программирование, и впечатал их в пол.

Утробы больше не соединялись с мозгом, и он не мог сообщить им, что делать дальше.

Оборудование, ведущее обработку данных, задымилось. Катушки магнитофонов еще крутились, схемы еще работали, искали в электронной памяти ответы, которых не было.

Ответ был только один, и этот ответ был Бог, и Бог был – я…

Я разбил внешние стеклянные стенки всех утроб.

Пол засыпали обломки и бескровная плоть.

Я разрушил все утробы изнутри и размолол в пыль.

Должно быть, это выглядело странно: невидимые руки хватали и разбивали все, что попадалось, непонятно почему происходили взрывы, что-то падало и разбивалось, валил дым… Словно сама Природа взбунтовалась против этого святотатственного проекта.

Так, в сущности, и было.

Мать мертва.

А отца у меня никогда не было.

Покинув место, где остывал прах воспоминаний, где валялись куски пластика и перепутанных проводов, я вернулся в палату, в свое обмякшее в кресле тело. Морсфаген и прочие оставались замершими в бессмысленном молчаливом ожидании.

За несколько секунд я принял все необходимые решения. Я знал, что буду делать дальше, решил все со скоростью и тщательностью суперкомпьютера, мои мыслительные процессы протекали все быстрее и быстрее. И я знал, что мои планы безупречны.

Бог не заражен сомнениями.

Я снова отлучил душу от тела и потянулся за пределы здания ИС-комплекса – через бескрайние пространства к разумам других людей, в которых я хотел построить новый мир. Я обнаружил и заправил хунты одного за другим и изменил их мышление, копая глубоко, отыскивая их личные проблемы и удаляя их. Я выдал им лучшую психотерапию в мире и оставил, лишив стремления править.

Затем в мыслях каждого человека я укоренил желание возвратить выборное правительство и тоже оставил их.

После этого принялся методично обыскивать все уголки мира, распознавая растущие паутины власти. Мысли каждого лидера на любом посту я очистил от жажды власти, от сексуальных разочарований, переходящих в насилие. Я исцелил их, как пророк, наделенный силой Господней, и оставил их – лучшими, чем они были прежде.