Наконец меня сморил сон, но стук в дверь прервал его. Я сел в кровати, взял с тумбочки пистолет и спросил, кто там.

– Это доктор, – ответил за дверью мужской голос. – А вы, должно быть, мой пациент.

Он был худым, загорелым мужчиной лет сорока, в очках с толстыми стеклами-линзами. На нем была желтая рубашка с короткими рукавами и коричневые брюки. В руках он держал черный медицинский чемоданчик.

– Да, я пациент, – сказал я, прищурив глаза и изучая его. Он вошел в комнату.

Я знал его. Я знал этого парня.

– О, Нат Геллер, – сказал он, улыбаясь. – Мир тесен.

Он протянул мне руку, и я пожал ее, переложив пистолет в левую руку.

– Доктор Снэйден, – сказал я, вновь взяв оружие в правую руку, – я и забыл, что вы собирались перебраться в Калифорнию.

– Да, я решил оставить свою практику в Майами. Удивительно, как мы с вами снова встретились, – сказал он, покачивая головой и открывая свой чемоданчик.

– Да, любопытная встреча, – сказал я. – Я не видел вас с того дня, когда мы были в Мейер Хаусе. С тех пор, как умер Джим Рэйген.

Он наполнил шприц какой-то жидкостью из маленькой бутылочки.

– Джим был прекрасным парнем. Это большая потеря для всех нас.

– Я думаю, доктор, что вы теряете со мной время. Я чувствую себя отлично. Это лишь небольшая царапина. И у меня нет кровотечения. Почему бы вам не отправиться домой и не лечь в свою кровать? Мне жаль, что вас побеспокоили.

Я встал у двери.

– Чепуха, – сказал он. – Вам необходимо сделать обезболивающий укол, а также укол против столбняка. Мне дали инструкции на этот счет.

Я направил пистолет на него:

– Не сомневаюсь. А сейчас – убирайтесь отсюда. Иначе вы будете очередным сукиным сыном, которого я прикончу в эту ночь.

Его глаза казались несоразмерно большими за толстыми стеклами очков.

– Мистер Геллер, что с вами?

– Вы были лечащим врачом Рэйгена в Майами. Черт возьми, я должен был раньше подумать об этом. Каким же я был дураком! Вы обслуживали парней из уголовного мира. Вы перебрались туда из Чикаго. Не так ли? Капоне, Нитти, Фиджетти – это были боссы Синдиката, чьи резиденции на протяжении двадцати лет находились в Майами. Учитывая контакты Джима с Синдикатом, кто, как не вы, мог быть его личным врачом?

– Это глупо.

– Положите шприц в свой чемодан.

– Мистер Геллер...

– Положите. Шприц. В ваш. Чертов. Чемодан. Он убрал шприц в свой чемоданчик.

– Строгие меры предосторожности, – сказал я, горько усмехаясь. – Жесткий контроль за теми, кто входит и выходит из палаты. Долгие расследования относительно того, кто мог отравить Джима. Догадки, был ли яд в пище, или, может, его пронесла в палату медсестра и сделала инъекцию... А все был куда проще. Это, оказывается, сделал его лечащий доктор.

Снэйден казался спокойным, но чувствовалось, что внутри он весь напрягся.

– Может быть, мне лучше уйти, несмотря на то, что вы, несомненно, находитесь в шоке из-за вашего ранения...

– Я слышал, что вы переносите свою врачебную практику сюда, в Калифорнию. Раньше я об этом как-то не задумывался. Теперь же я начинаю соображать. Ваши богатые клиенты в Майами – Нитти, Рикка и другие – отошли в мир иной или оказались за решеткой. Я слышал, что многие парни с Восточного побережья сейчас проводят много времени на Западном – занимаются бизнесом, строят себе особняки. Так что перенос сюда врачебной практики вполне логичен.

– Вы, очевидно, сейчас не совсем... в себе, мистер Геллер...

– Это, конечно, подстроил не Коэн, не так ли? Тогда Драна? Я знаю о нем немного. К примеру, то, что он имеет тесные связи на Восточном побережье. Тогда кое-что становится понятным. Но он просчитался, послав сюда вас. Вы же не знали, кого ранили там, на берегу? И тот, кто послал вас, не знал, что мы раньше встречались. Боже, так это вы отправили на тот свет мэра Сермака? Вы были одним из его врачей.

Снэйден натянуто улыбнулся и сказал:

– Мне, наверное, лучше уйти. Вы сейчас сами не знаете, что говорите. Я рекомендовал бы вам обратиться завтра же к психиатру.

– Лучше позаботьтесь о себе, доктор. – Я показал пистолетом на дверь. – Выматывайтесь отсюда, пока я вас не вылечил навсегда...

Снэйден ухватился за свой саквояж, кивнул мне и быстрым шагом направился к двери. И тут, неожиданно для меня, он резко взмахнул рукой, в которой держал чемодан, и ударил им меня по голове в то место, где у меня была рана. Пистолет выскользнул из моей руки, я упал на спину, теряя сознание...

Что-то сдавливало мне руку. Я открыл глаза. Я по-прежнему лежал на спине на полу. Моя левая рука была перетянута резиновым жгутом, отчего вены на ней вздулись. Снэйден склонился надо мной, его огромные, увеличенные линзами глаза казались безумными. В руке у него был шприц. Большим пальцем он надавил на поршень, и струйка жидкости брызнула с кончика иглы.

Его взгляд был обращен на мою перетянутую шпагатом руку. Другая моя рука была свободна. Я схватил его за запястье и сжал что есть силы. Он оцепенел от неожиданности, а я, воспользовавшись этим, нанес ему удар коленом в живот, отбросив его назад. Он ударился головой о стену, я же, не давая ему опомниться, схватил шприц и вогнал иглу ему в руку, впрыснув в нее содержимое шприца.

Я не знал, что это была за жидкость.

Ему хватило и трех минут, чтобы затихнуть. Все эти три минуты он причитал: «Боже, что же ты сделал, что же ты сделал...»

Мне не было его жалко. Он убил Джима Рэйгена и еще Бог знает скольких. Он пытался и меня отправить на тот свет.

У него были сигареты в нагрудном кармане. Я вытащил пачку, это опять были «Кэмел». Я сел на край кровати и закурил, чувствуя себя совершенно спокойно; на моем лице была кровь, но она уже не сочилась из растревоженной Снэйденом раны. Мой пульс постепенно пришел в норму, и я даже ощутил прилив сил. Я был в полном порядке.

Притушив сигарету, я пощупал его шею. Он был мертв. Я вошел в ванную и сполоснул лицо. Затем привел комнату в порядок и положил пистолет в его чемоданчик: на него можно будет списать то, что я сделал на берегу океана. Или, во всяком случае, его смерть квалифицируют как самоубийство. Это зависело от полицейских и от его приятелей из уголовного мира.

Я проехал несколько миль – до другого мотеля, – и проспал там до трех часов дня. В соседней закусочной, где я попросил, чтобы мне принесли завтрак, я купил газеты. Все они сообщали о смерти Бена. Ни в одной из них моя фамилия не упоминалась. Ничего не сообщалось и о смерти доктора Снэйдена. Так же, как и о двух букмекерах из Чикаго и бывшем лейтенанте полиции из Лос-Анджелеса.

Затем я отправился назад, в Лос-Анджелес, и по дороге остановился там, где это произошло, – на месте преступления, если вам будет угодно. Никаких следов вчерашнего там не было видно – ни трупов, ни полицейских. Ничего, кроме шума волн, пустынного песчаного пляжа да крика чаек.

Я прикоснулся ко лбу там, где на месте раны была засохшая корка, и вновь почувствовал небольшой озноб. Но теплый бриз успокоил меня. Действительно ли прошлой ночью здесь что-то происходило? На этой песчаной прибрежной полосе? Или же это все было миражом? Как «Фламинго» Бена Сигела.

Кое-какие любопытные события произошли почти одновременно с убийством Бена Сигела. Об этом спустя несколько дней мне рассказал Фред Рубински.

Спустя двадцать минут после того, как тело Бена было изрешечено пулями, Моу Седвэй и Гус Гринбом вошли в здание «Фламинго» и от имени его инвесторов с востока взяли его под свое управление. Спустя сутки состоялось собрание акционеров, на котором Гринбом был поставлен во главе туристского комплекса, а Седвэй стал его заместителем. Курорт – после того, как в него был вложен еще один миллион, – стал процветать. Рядом, вдоль шоссе, как грибы после дождя, появились новые отели – «Сандерберд», «Дезерт инн», «Сэндс», «Сахара». И еще отель «Стардаст», который стал последней большой мечтой Тони Корнеро. Тони был еще большим фантазером, нежели Сигел, мечтая возвести крупнейший курортный отель в мире. Начав с капитала в десять тысяч. Тони построил отель на тысячу номеров, привлекая средства мелких вкладчиков с помощью широкой рекламной кампании в газетах. К его несчастью. Государственная комиссия по ценным бумагам и акциям посчитала, что Корнеро нарушил финансовое законодательство.