Если так, то получалось, что из четырнадцати человек положительный ответ дали только трое — Карлос ди Маркос, Дэвид Уинн-Уильямс и Эндрю Пенроуз, с которой доктор разговаривал несколько минут назад. Наверняка майор Бржестовский уже спрашивал арестованную о том, известно ли ей что-то о судьбе пропавших коллег, и наверняка (во всяком случае, так решил Штейнбок) не получил вразумительного ответа.

— Когда ты начал с ней работать? — спросил доктор, не отводя взгляда от экрана. Майор сидел рядом, курил, пуская дым в сторону, и читал материалы, отпечатанные на длинных листах, которые он сворачивал в трубочку по одному и выставлял перед собой, будто строил ограду из бумажных бревен. Он уже огородил небольшой участок, оставив место то ли для будущих ворот, то для того, чтобы свалить туда оставшиеся документы.

— На прошлой неделе, — ответил Джейден, пустил к потолку неправильное кольцо дыма и загасил сигарету в пепельнице. — Скажем, в прошлый вторник.

— Что значит — скажем? — удивленно спросил Штейнбок.

— Это имеет для тебя значение? — задал Джейден встречный вопрос.

Что-то его смущало?

— Да, — сказал доктор. — Мне важно знать, сколько времени прошло между началом твоей с миссис Пенроуз работы и тем моментом, когда она объявила себя Алисой Лидделл.

— Это было на третий день наших с ней посиделок, то есть, в пятницу. Ты читаешь файл? Там все написано.

— Как это произошло? Меня интересует динамика процесса.

— Чтобы распознать симуляцию, тебе нужны такие детали?

Штейнбок не ответил, и Бржестовски, закурив и выдержав паузу, сказал:

— В пятницу утром мы начали, как обычно. Через час очень вежливой, но совершенно бесплодной беседы…

— Очень вежливой? На третий день допросов? Джейден, мне нужна полная картина, а не твои…

— Я и даю тебе полную картину! — сердито воскликнул майор. — Да, вежливой. Если бы в наши руки попались ди Маркос или Уинн-Уильямс, разговор был бы другим, но…

— Вот уж не думал, что для женщин вы тут делаете исключения! Помню случай с Лючией Кампо…

— Есть разница, — покачал головой Бржестовски. — Здесь не Абу-Грейб, Йонатан, и даже не Гуантанамо, тебе прекрасно известна разница. Если ты обязательно хочешь знать, я получил определенные инструкции от полковника Гардинера…

— О'кей, — сказал Штейнбок. — Ты обращался с ней максимально вежливо, однако, на третий день приятной беседы…

— Приятной беседу я бы не назвал, — усмехнулся майор, — и вопросы были поставлены жестко. Понятно, я использовал каждое неточно сказанное слово, и для того, чтобы не попасться, ей приходилось быть предельно внимательной и напряженной. Но голоса я не повышал, рук не распускал, я даже ни разу не назвал ее грязной сволочью.

— И на второй час допроса…

— Она вдруг замолчала на середине фразы…

— Говорила в это время она или ты?

— Она. Я спросил о последних ее опубликованных работах, надеялся, что она расслабится. Она начала рассказывать о статье в Микробиологическом журнале…

— У тебя есть запись этого момента?

— На диктофоне. Видеосъемка не велась за ненадобностью.

— Дашь мне потом прослушать. И все наши дальнейшие с ней разговоры нужно писать на видео. Есть такая возможность?

— Конечно. Но зачем?

— Итак, — сказал Штейнбок, не отвечая на вопрос, — она говорила о статье…

— Да. И неожиданно на середине фразы замолчала. Я сказал: "Продолжайте, это очень интересно". Ответа не получил. Она смотрела на меня, но взгляд стал другим.

— Цвет глаз?

— Да, это тоже, что, конечно, странно. У нее была роговичка кошачьего зеленовато-серого цвета, это, кстати, хорошо видно и на фотографии в ее деле. А тут я обратил внимание на ярко-голубой цвет глаз. Подумал, что…

— Неважно, что ты подумал. Дальше.

— Нет, важно! Именно из-за этого взгляд стал вдруг таким детским…

— Хм… — сказал Штейнбок. — Да, понимаю. Продолжай.

— Послушай, — возмутился майор, — ты разговариваешь со мной, будто я подследственный, а ты…

— А я врач, и хочу знать, как происходило замещение личности, я сталкиваюсь с таким случаем не впервые и много читал, мне важны детали, понимаешь?

— Разговорился, — пробормотал Бржестовски, и неожиданно до него дошло. Он высоко поднял брови и посмотрел на доктора с удивлением. — Ты хочешь сказать, что это не симуляция?

— А что сказал по этому поводу доктор Амистад? — вопросом на вопрос ответил Штейнбок. — Почему-то я с ним сегодня не встречался.

— Тебя очень интересует его мнение? — удивился майор.

— Нет, — отрезал Штейнбок. — У него ведь одно из двух: или симуляция, или шизофрения. Насколько я понял, в данном случае он решил, что имеет дело с симуляцией. Поэтому полковник…

— Да-да, ты прав, — быстро сказал Бржестовски. — Симуляция. Полковник вызвал тебя, потому что одной лишь подписи Амистада в данном случае недостаточно.

— Я еще поработаю с ней, — сказал Штейнбок. — Но… Это не симуляция, Джейден. Это классическое проявление расстройства множественной личности. То есть, почти классическое. Есть один нюанс, который заставляет меня пока сомневаться…

— Ага, ты все-таки сомневаешься!

— Не в том, о чем ты думаешь. Она не симулирует, выбрось это из головы, Джейден. А нюанс в том, что обычно вторичные личности, проявляющиеся при таких расстройствах, — это люди простые, я хочу сказать, не исторические, не известные каждому школьнику, не персонажи литературных произведений. Это ведь не шизофрения. При расстройстве множественной личности сознание во многих случаях замещается полностью, вторая личность чаще всего ничего не знает о первой и уверена в том, что это тело всегда ей принадлежало.

— Я слышал о таких вещах, — кивнул Джейден, — но думал, что это происходит так редко…

— Редко, — согласился Штейнбок. — А нынешний случай еще более редкий, потому что личность современной женщины замещена личностью реальной девочки, жившей в шестидесятые годы девятнадцатого века, той самой, для которой Льюис Кэрролл написал свою знаменитую "Алису в стране чудес".

— Ты хочешь сказать, что она…

— Она не понимает того, что видит вокруг себя. Полтора столетия назад не было компьютеров, телевизоров, пластмасс, электронных замков, телефонов, в общем, почти ничего из того, что она могла увидеть в твоем кабинете или у себя в камере. Она, очевидно, не понимает, как здесь оказалась, и уверена, что это новая игра, придуманная ее неугомонным дядей Доджсоном. Когда до нее дойдет, что игрой здесь не пахнет, а это может произойти в любую минуту, я не представляю… Если она останется в своей нынешней личности, может произойти нервный срыв, и я не берусь предсказать последствия… А если личность изменится, что более чем вероятно, то я не берусь сказать — как именно. Возможно, вернется Эндрю Пенроуз, а возможно, появится кто-то третий.

— То есть? — перебил майор. — Ты хочешь сказать, что она…

— Что ты заладил "хочешь сказать"? — рассердился Штейнбок. — Я, по-моему, ясно выражаюсь. При расстройстве множественной личности возможны… Ну, я читал о тридцати двух личностях в одном теле. Ты должен помнить дело Марка Петерсона, по которому в качестве потерпевшей проходила Сара Лешем, об этом писали все газеты лет пятнадцать назад…

— Я тогда учился в школе и газет не читал, — усмехнулся Бржестовски.

— Даже спортивные страницы? Об этом писали везде. Хорошо, не читал, не надо. В теле Сары, кроме нее самой, пребывали еще шесть независимых личностей и пятнадцать личностных фрагментов.

— И ты хочешь сказать… — опять затянул свое майор.

— Я хочу сказать, что случай твоей Пенроуз классический, с одной стороны, потому что налицо такой типичный эффект, как изменение цвета глаз, а с другой стороны, случай совершенно не типический, поскольку я не читал в литературе о том, чтобы при расстройстве множественной личности появлялись известные люди или литературные персонажи.

— Если она считает, что живет в середине девятнадцатого века, — сказал Бржестовски, — то почему спокойно восприняла год на календаре?