— Хотите выпить? — спросила Эйлин Мансинг. — По-моему, нам обеим не худо бы выпить.

— Да, с удовольствием.

Премьерша налила два стакана почти неразбавленного виски и один протянула Кэрол. «Мы очень дружны с Эйлин Мансинг, — завертелась в голове какая-то нелепица, — мы часто после спектакля допоздна засиживаемся у нее в номере, потягиваем виски, разговариваем о театральных делах; нынешним своим успехом я во многом обязана ее тонким замечаниям, которые…»

— Слушайте, Кэрол, — Эйлин Мансинг придвинулась к ней, — совершенно ясно одно — нельзя, чтобы его нашли у меня.

— Нельзя, — тупо повторила Кэрол, на какое-то мгновение становясь Эйлин Мансинг и отчетливо понимая всю невозможность того, чтобы Сэмюэля Боренсена обнаружили мертвым в ее комнате. — Но…

— Я этого не вынесу, — сказала Эйлин Мансинг. — Это меня доконает. Довольно уже вылили на меня грязи по поводу моего второго развода.

Кэрол смутно припомнила какие-то газетные истории насчет частных детективов, какого-то дневника, фотографий, снятых с помощью телеобъектива и фигурировавших в суде, и еще за несколько лет до того что-то о несчастном случае на шоссе в Мехико, когда рабочего, вышедшего на шоссе с проселочной дороги, сбили насмерть и полиция обнаружила, что человек, сидевший за рулем, был пьян и что он вовсе не был мужем Эйлин Мансинг (первым, вторым или третьим?), хотя они провели трое суток в каком-то отеле в Энсенадо, записавшись в книге под вымышленными именами.

— Им пришлось больше чем на год изъять из проката фильмы с моим участием, — продолжала Эйлин Мансинг, рука ее судорожно сжимала стакан, из которого она пила большими глотками. — И похоже было на то, что они вообще перестанут меня снимать. А если выплывет это дело, — добавила она с горечью, — каждый дамский клуб в этой стране будет требовать, чтобы меня сожгли на костре. Господи, — сказала она, разрываясь от жалости к самой себе, — стоит мне что-нибудь сделать, как подо мной тут же разверзается пропасть. Я уже исчерпала все. Мне больше никто ничего не простит. Все со мной случается не ко времени. — И она пила механически и жадно. — Если б что-нибудь подобное случилось, когда я еще только начинала, все было бы в порядке. Даже больше чем в порядке — это было бы кстати. Будь я молоденькой девушкой, начинающей свою карьеру, — хриплый и горестный шепот ее наполнял эту огромную, роскошную комнату, — люди бы говорили: «Ну что с нее спрашивать — она молоденькая и живет одна! Конечно, такой человек мог уговорить ее на что угодно». И все бы мной заинтересовались, все стали бы расспрашивать обо мне, говорить обо мне, старались бы взглянуть на меня. О господи, — воскликнула она с пафосом, — ну почему это не случилось со мной пятнадцать лет назад — это было бы лучше, чем чемодан восторженных рецензий!

Кэрол встала. Ей уже не было холодно, спазмы в горле тоже прекратились. Она посмотрела сверху на Эйлин Мансинг спокойно и сочувственно, как все понимающая сестра.

— Эйлин, — сказала она, и впервые это имя так легко слетело с ее губ. «Вот он, этот шанс, — думала она. — Кто бы мог подумать, что это случится именно так». — Эйлин, — сказала она, ставя стакан и беря руки женщины, которая была намного старше ее, в свои сочувственные, по-сестрински ласковые руки, — Эйлин, не надо волноваться. Я, кажется, знаю, что нужно делать.

Эйлин Мансинг подозрительно взглянула на нее снизу вверх, по-прежнему ничего не понимая.

— Что? — спросила Эйлин.

Руки ее, холодные и безвольные, лежали в ладонях Кэрол.

Голос Кэрол был тверд и спокоен.

— Я считаю, что пора браться за дело, если мы хотим до утра перенести его в мою комнату.

Тихий и мелодичный голос умолк, воспоминания оборвались. Мы снова были в баре Стэтлера, спустя два года после памятной ночи. Мы посидели молча. Я

— потому, что был слишком ошарашен и потрясен, Кэрол — потому, что, насколько это касалось ее, история была закончена.

— По правде говоря, — добавила она, помолчав, — все вышло именно так, как мы думали. И только в одном я просчиталась. Я думала, что я лучше, чем оказалась на самом деле, вот и все. Ну, а кому не случается ошибаться? — Она посмотрела на часы и встала. — Мне пора.

Я подал ей шубу, и мы вместе двинулись к двери.

— Одного не понимаю, — сказал я. — Зачем ты все это мне рассказала?

Стоя в дверях, спиной к улице, где шумел город, она искренне и ласково посмотрела мне в глаза.

— Скорее всего мы больше никогда не встретимся, и я хотела, чтобы ты знал — я не изменяла тебе. Мне не хотелось, чтобы ты обо мне плохо думал.

Она потянулась, поцеловала меня в щеку и двинулась в сторону вокзала, юная, нежная, очаровательная — и безумная. Когда она шла через улицу в своем элегантном костюме, мягкой меховой шубке с рассыпавшимися по плечам блестящими светлыми волосами, казалось, она выступает в поход — завоевывать этот город.