– И – развращает, – сурово присовокупил т. Коренев.

– Но позвольте, – сказала я. – Все это вы писали давно, в том... гм... сигнале. И вас вызвали и сказали, что сведения ваши лживы и что...

С усмешкой человека, которого не проведешь, т. Павлов заметил, что товарищ, не пожелавший поверить этим сведениям, непременно сожительствует с Гавриловой, иначе почему бы он стал ее защищать? Коренев кивнул подтверждающе...

А мы были не на кухне коммунальной квартиры. И не сидели на лавочке перед домом, где, сплевывая семечную шелуху, можно черт-те что нашептывать про соседей. Мы находились в редакции газеты. Как же эти двое не чувствуют ответственности за каждое свое слово? Неужели им неизвестна разница между сплетней и обвинением? Впрочем, чему я удивляюсь? Эти же сплетни они излагали письменно, полагая, что в обвинения их превращают не доказательства, а подписи "представителей общественности". Сплетня с такой подписью автоматически превращалась в "сигнал". И "сигналы" сходили им с рук!

Ведь их просто вызвали в учреждение, где работает Гаврилова, просто сообщили, что, дескать, "сигнал" не подтверждается, и вполне любезно с ними простились. Ошиблись, дескать, ну с кем не бывает?

А когда они действовали как представители общественности, а действий этих им никто не поручал, и когда письма писали, ставя подписи тех, кто писем этих в глаза не видел, то их, вспомните, не гнали с общественной работы и удостоверений не отбирали.

Почему же? Очень просто: связываться с ними не хотели. Ведь таких только тронь – хлопот не оберешься. На работу к тебе будут поступать "сигналы". В доме твоем будет часто звонить телефон. Возьмешь трубку – и услышишь какую-нибудь гнусность. Это, согласитесь, невесело. Вот никто и не хотел связываться.

...Эпически журчал голос т. Павлова. Я прислушалась. Речь шла о давно прошедших временах, когда иск Гавриловой разбирался в Мосгорсуде.

– На первое заседание пришла это она в шубке из серой каракульчи. На втором заседании глядим – на ней уже другая шубка!

"За активную работу в организации воспитания населения" – вспомнила я слова грамоты, коей наградили т. Павлова. Воспитание населения. Господи боже мой! Воспитание.

Вероятно, ужас на моем лице был явен, ибо Коренев перебил своего приятеля, сказав, что это неважно, как была одета Гаврилова. Но, не удержавшись, добавил:

– А вообще она любит одеваться! Идет, бывало, расфуфыренная, в серьгах...

– А вам какое дело до ее серег? – сдавленно спросила я. – Вам-то, вам что?

– Народ обижается.

– Какой народ?

– Ну, жильцы дома. Не нравится им, что она так выпендривается...

...И в этот момент я совершенно ясно поняла, как было дело. Когда-то давно Гаврилова, хорошо одетая, в серьгах, прошла мимо, не поздоровавшись. "Воображает из себя!" – прошипели два старика и причинили затем Гавриловой какую-нибудь мелкую неприятность. Она в ответ их обругала – и пошло! Вот они, истоки многолетней, упорной, страстной ненависти. Другого и не было ничего!

В ЖЭКе дома, где прежде жили эти двое, есть немало порядочных людей, занимающихся общественной деятельностью. Они осуждают поведение Павлова и Коренева, говорят, что стараются от их услуг освободиться, но... "Но они охотно берутся за любую работу, а те, кому бы хотели ее поручить, отказываются".

Охотно берутся. А как же! Слово "общественник" – слово уважаемое, удостоверение "общественного деятеля" вызывает доверие, открывает двери.

А иным только того и надо, чтобы открывались двери и можно было на законном основании сунуть нос в чужие дела.

Был раздражительный пенсионер, вечно ко всем придиравшийся. А с удостоверением превратился в активиста, следящего за нравственностью. Был старый сплетник. А с бумажкой превратился в борца за справедливость. Любил самодурствовать. А бумажка превратила самодура в деятеля по охране закона.

Эти два старых человека верят в магическую силу бумажки, облагораживающей человека безо всяких с его стороны усилий. С этой наивной и опасной верой никто как следует не боролся...

Тем временем Коренев втолковывал мне, что Мосгорсуд ошибся, удовлетворив иск Гавриловой. Я вспомнила, что с решением этим согласился Верховный суд.

– И у Верховного суда могут быть ошибочки! – отрезал Коренев.

А Павлов подтвердил тенорком:

– Вот именно!

Назначение и смысл общественной деятельности – помогать людям, это как будто известно всем. Но вот удостоверения и полномочия общественников получают лица, портящие окружающим жизнь. Вы попробуйте спокойно заниматься своим делом, когда по вашему двору прогуливается т. Коренев, на лестничной площадке бдит т. Павлов, а на дверь падает тень т. Федяевой!

Ее, между прочим, я тоже позже повидала. И много разных гнусностей от нее услыхала...

"Ах, злые языки страшнее пистолета!" – сказано в "Горе от ума". Это о сплетниках сказано, борьба с которыми была возможна: их не пускали на порог. А попытайтесь не пустить на порог этих, с удостоверениями!

...Я спросила Павлова:

– Не устали ли вы?

– И рад бы отдохнуть, да не пускают меня. Нужен я!

Они остались мною недовольны, мои посетители. Они и портфельчики прихватили, а в них – документики. Копии кляузных писем и "сигналов", показывающих меру падения Гавриловой. Они думали, что я все это буду читать. А я не читала. Они холодно простились и пошли к выходу.

Потом я видела в окно, как они шагали по улице. Старики, а походка энергичная, деловая, целеустремленная. Так и чувствовалось, что впереди их ждет важное дело. И я подумала, что, видимо, они идут кого-то проверять.

Уж не меня ли?

1967