Немного помолчав, она повернулась к нему и непристойно захохотала.

— Люди могут подумать, что у тебя на уме вовсе не богоугодные намерения!

Священник ничего не ответил. Шагнув в сторону, он поднял лежащий на полу меч, а потом долго стоял и осматривал его, после чего, не увидев никаких повреждений, снова повесил меч на стену.

— Я давно уже говорил тебе, что не оставлю тебя в покое, — сказал он, — и, если я не ошибаюсь, сказал это здесь, в этом зале. И я сказал тогда, что сделаю это ради Эльвира. Перед смертью он обратил свои последние слова ко мне, передавая тебя и детей в руки Господа. И я чувствую перед ним ответственность за всех вас.

— Эльвир… — сказала Сигрид и принялась хохотать. Энунд уставился на нее.

— Похоже, в тебя вселился дьявол, — сказал он.

Кто-то вошел в зал, и оба они повернулись к двери. Это была Рагнхильд. Она спросила у Сигрид, что подать к вечеру, брагу или самое лучшее пиво по случаю дня святой Марты.

Сигрид выдавила из себя улыбку.

— Несколько дней назад был день святой Магдалены, — сказала она. — Не слишком ли часты эти праздники? Это священник Йон сообщает тебе обо всех этих днях святых?

Рагнхильд кивнула и с разочарованным видом вышла из зала.

— Не думаю, что тебе станет хуже оттого, что ты расскажешь мне, что случилось, — сказал Энунд после ее ухода. При этом он не спускал глаз с Сигрид.

— Мне нечего рассказывать тебе, — сухо ответила Сигрид. — Я не сделала ничего плохого.

— Когда кто-то отворачивается от Бога, он гибнет, даже если он и не совершал других плохих поступков.

Сигрид молчала.

— Ты плохо вела себя, Сигрид, — сказал он, серьезно глядя на нее.

— Можно ли хорошо вести себя, когда вы, священники, пугаете бедных людей своими криками о преисподней? — спросила она.

— Преисподняя и Божий суд — дело серьезное, — ответил он. — Но если нас привязывает к Богу только страх перед вечными муками, тогда наше христианство мало что стоит.

Ведь для истинного христианина наивысшее счастье в жизни — следовать воле Бога, даже если это ведет к его муками и смерти. И он с радостью принимает страдания ради своей веры.

Иногда я думаю, что для святого даже адские муки могут быть радостью, если он знает, что такова воля Бога. Для того же, кто ненавидит Бога, адом покажется вечное пребывание на небе.

Чем ближе мы к Богу, тем больше мы подчиняем свою волю Его воле, тем в большей степени мы обретаем обещанный Им мир, который невозможно обрести в мирской жизни и который не может поколебать никакая боль и никакое несчастье.

Сигрид сидела молча.

Она вспомнила ночь после смерти короля Олава; в тот раз, год назад, она поняла, что очистительный огонь не был страшен для Эльвира, потому что он сам жаждал покаяния и очищения. И она поняла, что имеет в виду Энунд.

Но бунт в ней был далеко еще не закончен.

Почему Божий мир был единственным возможным миром? Оглядываясь назад, она приходила к мысли, что в душе ее было куда больше мира, когда она не была еще христианкой.

Но тут она вспомнила пугавшие ее в детстве образы богов и задрожала.

Тем не менее, у нее был мир, который никто не мог отрицать: мир в любви к Эльвиру.

Этот мир был живым и теплым, словно земля; этот мир рождался снова и снова в токе ее крови, в безысходной тоске, затаенной радости, являющейся самой сердцевиной жизни. И этот мир не становился менее ценным оттого, что он был кратковременным, но в нем, как в созревшем осенью плоде, заключался зародыш новой весны, новой тоски.

И это священник Энунд хотел отнять у нее во имя Господа; теперь она поняла это. Он хотел оторвать ее от земли, от любви Герд к Фрейру.

И что же он хотел дать ей взамен?

То, что он называл Божьим миром. Но этот мир казался ей столь же мертвым и холодным, как замерзшее море, и столь же одиноким.

Она бросила на него взгляд. Вряд ли стоило объяснять ему это; все равно он бы этого не понял. Ведь он сам повернулся спиной к земной любви и земному теплу ради служения Господу. И в этом не было необходимости, ведь бывали и женатые священники.

— Почему ты не женишься, Энунд? — вдруг спросила она.

Он порывисто вздохнул, но взял себя в руки.

— Думаю, что так я буду лучше служить своей пастве, — ответил он.

— Священник из Мэрина женат. Ты полагаешь, что он служит своей пастве хуже, чем ты?

— Нет такого закона, который требовал бы от священника безбрачия, — задумчиво произнес Энунд. — Каждый сам решает за себя.

— И у тебя никогда не было желания жениться? — не могла не спросить Сигрид.

— Это никого не касается, кроме меня, — нехотя произнес он. Было ясно, что разговор ему неприятен, и он избегал ее взгляда.

И Сигрид внезапно почувствовала, что победила. Наконец-то она прижала священника к стенке! Теперь она отплатит ему за то, что столько раз стояла перед ним на коленях, униженная и запуганная его упреками! Плотское желание, высокомерно сказал он, когда она призналась ему в том, что было между ней и Сигватом…

И в голосе ее звучало торжество, когда она произнесла:

— Ты никогда не поддавался плотским желаниям, Энунд?

Он невольно взмахнул руками, словно обороняясь от чего-то. Но голос его был спокоен, когда он сказал:

— Если мужчине нужно было бы становиться святым для того, чтобы стать священником, церкви бы давно уже опустели. Мы, священники, можем лишь стремиться, как и все остальные, выполнять Божьи заповеди. И если мы не в состоянии это сделать, для нас также существует исповедь, покаяние и Божье прощение.

Сигрид пристально посмотрела на него.

— А ты исповедовался? — спросила она. Подумав, она решила, что так и бывает: священник Йон рассказывал, что даже Папа Римский исповедуется. Но священник Энунд казался ей выше всякого греха, он казался ей таким же холодным и далеким, как снежная вершина.

И, увидев его таким по-человечески ранимым, она вдруг почувствовала в себе горячую струю Божественной любви. Вся тоска, устремившаяся в ней к земле, вдруг обратилась к небу, в предчувствии того, что мир, о котором он говорил, был не таким уж пустым и холодным. Она поняла, что и он познал жар любви; и, отвернувшись от него добровольно, он видел перед собой нечто более ценное.

Эльвир как-то говорил о любви, которую не может постичь человек; о мире, который не может быть обретен в земной жизни… Она видела перед собой проблески этого мира: это мир был тишиной в ее взбаламученном рассудке. И теперь она начинала понимать, что, возможно, эта тишина только предваряет путь к новой стране.

Где-то была церковь, скорее всего, в Константинополе, где стены от пола до потолка покрыты красочной мозаикой, а купол достает до самого неба. Эльвир рассказывал ей об этой церкви: она называлась Софийским собором.

Но для Эльвира небо распахнулось во всем своем великолепии даже в маленькой церкви в Стейнкьере. «Божественная любовь пронизывает все своим светом», — сказал он. Эльвир был самой жизнью, самим теплом, и никакая холодная любовь не могла завладеть им. Рядом с ним она чувствовала в себе искру любви, но когда его не стало, эта искра погасла. Именно эту любовь он хотел разделить с ней, излагая свои мысли в стейнкьерской церкви.

Ей показалось, что она очнулась ото сна. Эту любовь она по-прежнему могла разделять с ним, хотя он находился на небе, а она — на земле.

Что же касается Одина…

Она повернулась к Энунду. Он молча сидел, прислонив голову к стене. Глаза его были закрыты, пальцы рук переплетены.

— Земная любовь — это грех? — спросила она.

Ей пришлось повторить свой вопрос, прежде чем священник открыл глаза, и даже после этого он ответил ей не сразу.

— Христос сам освятил таинство брака, — сказал он. — Он сказал, что муж и жена — единая плоть.

— А если брак приносит одни лишь несчастья…

— Что заставляет тебя думать, что мы имеем право на земное счастье, Сигрид? Если ты живешь исключительно ради счастья, то эту жажду ты никогда не утолишь, и этот искус приведет тебя к гибели. И только когда ты в смиренной благодарности будешь считать счастье даром Божьим, каждая крупица счастья станет для тебя сокровищем.