Конечно, Дэнни спросил, где папа, и она объяснила: папа придет попозже, и он захныкал, а Алекс подхватил, но потом ее мать усадила обоих на диван и разрешила им выбрать канал по телевизору, и они более или менее успокоились. Когда пришла пора накрывать на стол, мать приковыляла на кухню, и Дженни поцеловала ее в лоб. Спасибо, сказала она.

– Он все-таки странный, – сказала мать.

– Думаешь, я не знаю?

– Зато добрый. И любит тебя.

И мать помешала подливку с твердой улыбкой на лице.

Они ели медленно, поглядывая на часы, – Дженни тянула как могла, прежде чем объявлять десерт, – но в восемь она сдалась и убрала со стола. Одно блюдо с индейкой и картошкой – Уэйн ничего больше есть не станет – она сунула в духовку.

Дженни мыла посуду – все тот же китайский фарфор, который остался у них со свадьбы, даже те самые тарелки, которые они склеили после своей первой годовщины. Она подумала, вот уже в сотый раз, какой была бы ее жизнь, если бы она сейчас стояла в кухне Ларри, а не Уэйна.

Прошлой весной Ларри с Эмили купили новый дом на другом конце округа – так они отметили избрание Ларри шерифом. Разумеется, Дженни ездила смотреть его с Уэйном и мальчиками, но и сама успела побывать в нем несколько раз: дважды в месяц Эмили навещала свою бабушку в мичиганском доме для престарелых и проводила с ней выходные. Дженни приезжала туда летом, когда не работала, а Ларри был на службе. Она завозила сыновей к деду с бабушкой и парковала машину так, чтобы ее не было видно с дороги. Дом был хороший, светлый и просторный, с чудесными эркерными окнами, в которые лился свет вечернего солнца, просеянный сквозь листву двух огромных кленов, растущих в палисаднике. Ларри не хотел пользоваться той кроватью, где спали они с Эмили, – ей-богу, так нельзя, хоть я ее и не люблю, – так что они устраивались на кровати для гостей, узкой и скрипучей. Это была та самая кровать, на которой Ларри спал в школе, и это придавало происходящему чудесный ностальгический оттенок; именно на этой кровати Ларри когда-то, в туманном прошлом, впервые дотронулся до ее груди – тогда ей было шестнадцать. Теперь они с Ларри лежали в гостевой комнате до самых сумерек. Они смеялись и болтали; когда Ларри кончал (с рыком, который показался бы ей забавным, если бы так ее не возбуждал), у него словно пробка выскакивала из глотки, и он часами говорил о злоключениях обитателей Кинслоу. А между делом все время трогал ее своими большими руками.

– Надо мне было переспать с тобой еще в школе, – сказала ему она в один из таких вечеров. – Тогда я бы точно не досталась никому другому.

– А я что говорил?

Она рассмеялась. Но иногда смех просто помогал ей не разрыдаться – только не перед Ларри, только не во время их быстротечных свиданий. Он постоянно переживал за нее, а она хотела, чтобы его мысли о ней были как можно более приятными.

Я вышла не за того – вот что она хотела сказать ему, но не могла. Совсем недавно они по-своему робко признали, что любят друг друга, но ни у одного из них не хватало смелости начать думать о том, что они собирались делать. Ларри только что избрали, и хотя он шел по стопам отца, в таком возрасте мало кто становился шерифом, а скандал и развод легко могли погубить его карьеру. А Ларри хотел быть шерифом – это была единственная работа, которая ему нравилась, ради нее он и пошел в полицию, а не в университет, как они с Уэйном. Если бы он все-таки решил иначе! Она никогда не дружила с Уэйном в школе, но в университете они сошлись ближе, потому что их связывал Ларри, – потому что она по нему скучала, а Уэйн умел ее рассмешить, и благодаря ему она не чувствовала себя такой одинокой. Вдобавок он был внимателен и заботлив – совсем не похож на всех этих полупьяных придурков, которые только и знали, что лезли ее лапать.

А здесь Ларри познакомился в церкви с Эмили – как-то вечером он позвонил Дженни, которая была тогда на втором курсе, и сказал, что влюбился, что он счастлив и надеется, что Дженни тоже за него порадуется.

– А я встречаюсь с Уэйном, – выпалила она, испытывая облегчение от того, что может наконец это сказать.

- Правда? – Ларри помедлил. – С нашим Уэйном?

Но как бы ни грезила Дженни о том, чтобы стать женой Ларри (а в последнее время такое бывало часто), она понимала, что это, мягко говоря, маловероятно. Ей оставалось только стоять тут, дожидаясь мужа, который у нее был – и который вполне годился на роль третьего сына, – и размышлять, что время нынче вечернее, а значит, Ларри наверняка сидит у себя в гостиной вместе с Эмили. Они тоже вряд ли разговаривают: Эмили смотрит телевизор, а Ларри сидит в кресле, уткнувшись носом в книгу о Гражданской войне. Или думает о ней. У Дженни подхватило живот.

Да нет, что это она? Ведь и в доме Томкинсов сейчас канун Рождества, и к ним приехали родители Ларри: мать Дженни была дружна с миссис Томкинс и недавно упомянула об их визите. Скорее всего, в доме Томкинсов происходит примерно то же, что здесь, разве что люди там счастливее. Ларри с отцом и братом взбивают коктейль по особому рецепту, а Эмили с миссис Томкинс катают тесто для печенья и сплетничают: они ладят между собой лучше, чем Эмили с Ларри. При мысли обо всей этой праздничной суете у Дженни сжалось горло. Почему-то ей было легче думать о доме Ларри как о несчастливом; легче представлять его себе пустым, слишком большим для Ларри, домом, где не хватает ее с детьми...

Она вытирала руки, когда в лесу раздался рокот мотора. Уэйн все никак не мог собраться поставить новый глушитель. Она вздохнула, потом крикнула:

– Папа приехал!

– Папа! – завопил Дэнни. – Слышишь, ба? Наконец!

– Вот бы Уэйн это услышал, – подумала она.

Она выглянула из кухни и увидела, как автомобиль Уэйна тормозит перед гаражом – широкое белое пятно на его дверях, свет фар, сузилось и стало более отчетливым. Он остановился слишком близко к дверям. Сколько раз Дженни просила его ставить машину подальше, чтобы она могла в случае чего выехать на своей "веге". Она видела Уэйна за рулем – оранжевые лампочки на приборной доске "импалы" освещали его лицо. Он был в очках: она видела в них крошечные отраженные огоньки.

Она представила себе, как приезжает домой Ларри, тормозит под окном другой кухни, вылезает из своей патрульной машины. Представила, как ее сыновья зовут его папой. Фантазия была почти кощунственной, и все-таки что-то в ее душе радостно всколыхнулось. Ларри любил ребят, и они его тоже; иногда она привозила их к участку, и Ларри брал их прокатиться в полицейской машине. Возможно, его брак с Эмили был бы другим, будь у них свои дети. Дженни не полагалось этого знать – впрочем, как и всем остальным, – но Эмили была бесплодна. Они узнали об этом незадолго до переезда в новый дом.

Уэйн заглушил двигатель. Лампа над гаражом не горела, и Дженни больше не видела мужа; место машины занял округлый фрагмент ее собственного отражения в оконном стекле. Она отвернулась, чтобы убрать тарелки. Он, наверно, подарки привез, послышался голос ее матери. Дэнни отреагировал на это воплями, и Алекс, вторя ему, тоже восторженно завизжал.

Дженни подумала, как Уэйн войдет в дверь, забыв отряхнуть снег с ботинок. Она должна будет подойти и поцеловать его, притворившись, что не замечает въедливого табачного запаха. Если она не сделает этого, он сразу помрачнеет.

Это раздражало ее больше всего: она может объяснять сколько угодно (потом, когда они уложат детей), но Уэйн так и не поймет, в чем его вина. Он купил детям подарки – наверно, и ей тоже. Последнее время ходил хмурый, работал допоздна и – она знала – напомнит об этом в свое оправдание. Очевидно, он все продумал заранее: он сделает жест, который сотрет память обо всех предыдущих неурядицах, предотвратит возможное неловкое молчание за праздничным столом. Он войдет в дом, как Санта-Клаус. А если она скажет: я хотела получить от тебя только один подарок – нормальный ужин с семьей, он будет задет, как будто она его ударила. Но, скажет он, и уголки его рта поползут вниз, я просто хотел... – и начнет ту же историю, которую он прокручивает сейчас в голове.