Хотя Ковалевский приехал в Англию главным образом для того, чтобы побродить «в поле», отсутствие денег и присутствие Софьи Васильевны не позволяли ему совершать длительные экскурсии. Все же, присоединившись к группе английских геологов, членов Геологического управления, он принял участие в практических съемках местности, послуживших ему хорошей школой. И кроме того, перед возвращением на континент Ковалевские поехали на остров Уайт, лежащий в Британском канале.

Несмотря на то, что уже наступил октябрь, было тепло, не дождливо, и за неделю Владимир «совсем заходил Софу», не желавшую скучать в гостинице. Скалистые берега живописного островка, его внутренние холмы и горы, прорезанные руслом реки действительно представляли собой «наглядное пособие» по геологии. Здесь приобретал опыт полевых наблюдений Чарлз Ляйелл, сюда возил своих учеников и среди них Чарлза Дарвина знаменитый Сэджвик, по этому же геологическому учебнику осваивал основы науки Владимир Ковалевский.

Над прусской столицей витал угар шовинизма.

Победные реляции кружили головы обывателям. Несметное количество пива выпивалось во славу немецкого оружия и ради того, чтобы прусский король Вильгельм превратился в германского императора. Молодую русскую пару опьяненная победами «истинно германского Духа» столица встретила с холодно-высокомерным безразличием.

Устав Берлинского университета строго запрещал женщинам появляться в его стенах. Правда, ректор, профессор Дюбуа-Рейман, которому Софья Васильевна написала еще из Гейдельберга, сочувственно отнесся к ее стремлениям. Он уверил, что препятствия преодолимы. Приехав в Берлин, фрау Ковалевская сможет договориться с профессорами и посещать лекции с их согласия. Однако на деле это оказалось невозможным: администрация университета категорически воспротивилась нарушению устава.

Надо было немедленно уезжать из Берлина или же… или предпринять какой-то отчаянный шаг.

Гейдельбергский профессор Кениксбергер не раз говорил студентам о своем учителе Вейерштрассе, разрабатывавшем логическое обоснование математического анализа и сложнейшие разделы теории функций. Софья Васильевна изучала труды Вейерштрасса, но Кениксбергер предупреждал, что в них далеко не отражено все то, что его учитель способен дать ученикам. Ибо Вейерштрасс очень неохотно публиковал свои открытия. Стремясь к абсолютной безупречности выводов и доказательств, он годами «обкатывал» свои идеи на лекциях, в беседах и спорах с коллегами.

Софья Васильевна хотела во что бы то ни стало стать ученицей Вейерштрасса и теперь, наткнувшись на отказ в университете, явилась к знаменитому ученому на квартиру.

Вейерштрасс, как он вспоминал позднее, не увидел в молодой посетительнице ничего примечательного и постарался сделать все, чтобы первая встреча с непрошеной гостьей оказалась последней. Профессор предложил ей несколько задач и велел прийти после того, как все они будут решены. Задачи он подобрал достаточно сложные и имел все основания считать, что посетительница больше не явится.

Однако через неделю Софья Васильевна пришла к нему снова, и Вейерштрасс долго не мог прийти в себя от изумления, когда убедился, что она не только справилась с трудным заданием, но предложила совершенно самостоятельные, оригинальные решения. Они стали заниматься регулярно, два раза в неделю: в воскресенье Софа приходила к Вейерштрассу, а в будний день он приходил к ней. Ученый, которого Софья Васильевна считала «одним из лучших математиков всех времен и бесспорно самым замечательным из ныне живущих», не только повторял своей ученице каждую лекцию, прочитанную в университете, но входил даже в большие тонкости и подробности, обсуждая с нею новые, еще только вынашиваемые идеи. По его собственным словам, он «имел очень немного учеников, которые могли бы сравниться с нею по прилежанию, способностям, усердию и увлечению наукой».

Итак, Софья Васильевна в конце концов добилась желаемого. Но этого нельзя сказать о ее мнимом супруге, хотя ему и не пришлось столкнуться с теми препятствиями, какие неизбежно выпадали на долю женщины.

Ковалевского хорошо принимали на всех кафедрах.

Однако профессор зоологии Петерс – в его лаборатории Владимир Онуфриевич хотел заниматься остеологией18 рептилий и амфибий – снисходительно разъяснил ему, что он должен будет собирать из разрозненных костей и «сдавать» целые скелеты, тщательно изготовлять препараты и выполнять другую подсобную работу. Нечего и говорить, как все это «обрадовало» Владимира Онуфриевича. «Кажется, большой педант и свинья, – заключил он о Петерсе, – ведь ни одной талантливой работы, кажется, за ним не водится».

Лекции геолога Бейриха, в лице которого Ковалевский надеялся обрести Учителя, оказались настолько элементарными, что на них не стоило даже записываться. Личный контакт тоже ничего не дал: профессор был «любезен, но больше ничего». А анатом Рейхарт помогал только «своим бездействием», то есть отдал Владимиру Онуфриевичу ключи от музея и «позволил выбирать скелеты и делать все, что угодно».

Единственной отрадой оставалась лучшая в городе королевская библиотека, которая выдавала на дом любое количество книг, и «значит, в литературе хоть купайся».

Теперь Владимир Онуфриевич сосредоточился на ископаемых позвоночных.

Нет, он еще не сознавал, что его будущее связано именно с ними. Принявшись за штудирование многотомного палеонтологического труда Жоржа Кювье, Ковалевский даже сетовал в письме брату: «это оттягивает меня от чистой стратиграфической геологии». И утешал себя тем, что «последняя не так трудна, так что догнать ее можно будет всегда».

Быстро, однако, он пришел к выводу, что «успешно заниматься палеонтологией» может лишь тот, кто основательно изучил зоологию, и не в общих чертах, а детально, представляя себе все сложные отношения между различными звеньями животного царства. Иначе говоря, палеонтолог должен «отлично знать все нынешнее население планеты».

Так продолжался весьма знаменательный для Ковалевского сдвиг его научных интересов от неживого к живому.

«Плохое знание зоологии», по собственному замечанию Владимира Онуфриевича, приводило его в отчаяние. Он все чаще отходил в сторону от чисто геологических занятий, чтобы «пополнить эти недостатки». Из письма к брату от 8 декабря 1870 года мы узнаем, что Ковалевский усердно штудировал капитальные монографии Бленвиля, Оуэна, Агассиса, Кювье, чтобы вникнуть в систематику млекопитающих, пресмыкающихся, рыб. «Параллельно с геолого-стратиграфическими занятиями, которые я начну теперь сильнее (я хочу по монографиям проштудировать мел), я тоже занимаюсь палеонтологией позвоночных, прошел рептилий угольной формации и триаса, а также третичных позвоночных».

По письмам видно, как все сильнее увлекает его палеонтология.

Постоянно размышляя над тем, что положить в основу своих исследований, Ковалевский решительно высказывается в пользу позвоночных и особенно млекопитающих, как самых высокоорганизованных животных. «Может быть, рыбы, живя постоянно в море и не будучи тревожимы очень переменою условий, могли бы дать полную последовательную цепь [постепенного эволюционного развития]; зато мы не можем deuten Vervollkommnung19 рыб, а у млекопитающих это гораздо легче. Моллюски, несмотря на такое полное знание их и на такое бесконечно долгое занятие ими, собственно, не дали никаких результатов по вопросу о развитии органического мира».

Именно эти чрезвычайно важные соображения определят в ближайшее время направление научной деятельности Ковалевского.

В декабре 1870 года Владимир Онуфриевич уже держал в руках свою жар-птицу. Но сам об этом еще не догадывался и был не очень доволен собой.

«Я, конечно, все еще не напал на манеру, как надо заниматься, ни на специальный предмет, которым заняться; и то и другое дается очень трудно. Я знаю, что до известной степени разбрасываюсь и читаю многое слишком поверхностно, не изучая глубоко, но мне все хочется познакомиться с большим количеством фактов, собранных по палеонтологии, и затем уже, зная очень много, выбрать себе что-нибудь».